По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Максим молчал, думал.
Путешествия во времени в 2095-м году по-прежнему оставались чистой теорией. Причём не одной. Насколько Максим помнил, кто-то из учёных консервативного толка считал, что путешествия в прошлое невозможны из-за пресловутого «эффекта бабочки» [2] Американский писатель-фантаст Рэй Бредбери в рассказе «И грянул гром» впервые описал действие этого эффекта применительно к путешествиям во времени. Нельзя менять прошлое, дабы не изменилось настоящее.
С этой точки зрения появление в 1941 году космолёта «Пионер Валя Котик», набитого сверхтехнологиями из будущего, включая КИРа, это не раздавленная бабочка из рассказа Брэдбери. Это гораздо страшнее. Дай эти технологии нынешнему Советскому Союзу, и вся история непоправимо изменится.
Но есть и другая теория, согласно которой форма бытия материи, пространственно-временной континуум, настолько устойчивая штука, что подобные парадоксы попросту невозможны.
Другими словами, незначительные изменения, которые совершает условный путешественник во времени в прошлом (та же раздавленная бабочка) как бы гасятся, и всё возвращается на круги своя. А вот серьёзные изменения, такие, к примеру, как передача СССР сверхтехнологий из будущего, не могут произойти. Что-то обязательно помешает — или корабль засосёт в болото так, что не найти, или он взорвётся, или сам Максим погибнет. Сама судьба вмешается. Или Бог для верующего человека.
Мало того. Есть третья теория, согласно которой человек, попадая в прошлое, уже самим этим фактом не менял существующую реальность, а создавал новую, параллельную. Эта новая реальность точно также жёстко детерминирована, как и прежняя, и все изменения, которые наш путешественник лихо вносит в прошлое, как бы заранее предопределены и естественны. Новая же реальность, другая. И таких новых реальностей, согласно теории, может возникать бесчисленное множество…
Надо ли говорить, что ни одна из теорий не была проверена практике? И становиться тем, кто впервые это сделает, Максиму совершенно не хотелось. Потому что, как в первом, так и во втором случае ничего хорошего его не ждало.
Вкратце, стараясь подбирать простые слова, Максим донёс до Коли свои сомнения.
— То есть, ты против? — осведомился Николай.
— Категорически.
— А если, когда мы уйдём, корабль найдут немцы?
— Будет большой «бум». Мы с КИРом перед уходом запрограммируем корабль на самоуничтожение.
— Ясно-понятно, — сказал Николай. — Надо подумать.
— Думай. Придумаешь другой ход, буду благодарен. Только вот ещё о чём подумай. Если даже нам удастся перейти линию фронта и попасть к своим, нас обоих будут проверять. Ты — ладно, у тебя и документы имеются и вообще довольно легко узнать в части, когда тебя сбили.
— Пропал без вести, — сказал Николай. — Напишут, что пропал без вести. Вряд ли кто-то из наших с земли видел, а потом передал. Я ведь дрался уже над территорией, которую заняли немцы.
— А радиосвязь? Ты по радио разве не передал, что вступаешь в бой с превосходящими силами противника?
— Радиосвязь… — криво ухмыльнулся младший лейтенант. — Эх, дорогой ты мой товарищ из будущего, о хорошей радиосвязи да ещё и в каждом самолёте мы пока только мечтаем. Так что — пропал без вести. А это значит, что проверять будут особенно тщательно. Вдруг меня немцы завербовали. Но ты прав. Тебе без документов трудно будет… О! Можешь наконтузию сослаться. Скажешь, контузило, не помню ничего.
— Угу. А форма хотя бы? Кто я — рядовой, офицер?
— Командир, — поправил Николай. — Офицеры у нас только в царской армии были, золотопогонники, беляки.
— В начале сорок третьего года погоны вернут, — пообещал Максим. — Как и офицерские звания, и само слово «офицер» реабилитируют.
— Не может быть.
— Может и будет. Вот я и спрашиваю, кто я — рядовой боец или командир? — он вздохнул. — Не поверят мне. Кончится тем, что или в лагерь отправят или в психиатрическую лечебницу, если попытаюсь правду рассказать. А в худшем так и вовсе расстреляют. Как шпиона. По законам военного времени.
— Почему как шпиона?
— Ну как… Видно же сразу, что я какой-то странный, не похожий на обычного советского человека. Плюс мой немецкий.
— Так у нас многие немецкий учат, в школе и потом. Я сам его учил. Шпрехаю, конечно, не так, как ты, но основы знаю. Короче, фигня это, — махнул рукой Николай. — Наоборот, хорошо. Переводчики нужны фронту. Что до странный… Мало ли чудиков на свете? На контузию можно всё списать. Ну не помнит человек, кто он!
— Нет, Коля, — покачал головой Максим. — Достоверную, убедительную и надёжную легенду мы с тобой вряд ли придумаем. Где-нибудь да проколемся. Или нас расколют. И тогда обоих к стенке.
— Чего сразу к стенке-то! — возмутился лётчик. — Я, между прочим, комсомолец, сирота, из рабочих и крестьян, у меня три сбитых фашиста на счету!
— И что? Ещё не таких к стенке ставили. Да ты и сам знаешь, что я тебе говорю.
— Так что же делать? — несколько растерянно осведомился Николай. — Ты можешь попробовать перейти линию фронта, когда встанешь на ноги, — ответил Максим. — Но один, без меня.
— А ты?
— А я попробую найти партизан и буду бить врага здесь. В крайнем случае, сам организую отряд. Я, вот, думаю. Может быть, тебе тоже остаться? Найдём хирурга как-нибудь, достанем твою пулю. Будем вместе воевать.
— Нет, Макс, — подумав, ответил Николай. — Ты делай, как знаешь, а я всё-таки попытаюсь добраться к нашим. Я — лётчик, — он выпрямился. — А пехотинец из меня, как из дерьма пуля. Я и стрелять-то толком не умею.
— Как это? — удивился Максим. — Разве вас не учили?
— Учили, конечно. Всех учат. Но как? Я, например, стрелял только на стрельбище. Из пистолета ТТ, нагана и СВТ.
— Что такое СВТ? — спросил Максим.
— Самозарядная винтовка Токарева, — ответил КИР, решив, что обращаются к нему. — Десять патронов калибра 7,62 мм в магазине. Прицельная дальность — четыреста метров.
— Она самая, — подтвердил лётчик. — Причём стрелял из всего этого я ещё до войны и по паре раз, не больше. А когда война началась, только из пулемётов. Авиационных.
— Да, наверное, ты прав, — сказал Максим. — Всё равно не угадать, что лучше. Поэтому нужно поступать, как подсказывает сердце.
— Так всегда нужно поступать.
— И снова ты прав, — согласился Максим.
Прошло ещё два дня.
За это время Николай успел рассказать Максиму о себе. Беспризорник, чьи родители умерли от голода в тридцать втором году (бабушки и дедушки погибли ещё в Первую мировую и Гражданскую), он сначала связался с криминалом и совсем, было, пошёл по кривой дорожке. Но однажды попал в облаву, после чего оказался под Харьковом, в детской трудовой коммуне имени Ф. Э. Дзержинского, которой руководил знаменитый педагог Антон Макаренко.
— Там из меня сделали человека, — вспоминал он с теплотой. — В коммуне я понял, что учиться и работать на благо страны, для людей, гораздо интереснее, чем шарить по чужим карманам, спать в подвалах и жрать то, что удалось сбанчить или стырить.
— Подобрать или украсть, — перевёл КИР.
— Молодчик, сечёшь базар, — с особой усмешечкой заметил бывший беспризорник.
— Эй, давайте всё-таки по-русски, — сказал Максим.
— Конечно, — согласился лётчик. — Это я так… вспомнил молодость. Но ты от фени, кстати, нос не вороти, если хочешь тут за своего сканать. Сойти, в смысле. Тут многие эту науку прошли. А кто не прошёл, тот слышал и запоминал.
— Учту, — сказал Максим. — Не волнуйся, память у меня хорошая, на лету всё хватаю. А что не ухвачу, КИР подскажет.
— Ну, КИР то не всегда с тобой будет.
— Всегда, — сказал Максим. — Я его с собой возьму, когда пойдём. Здесь не оставлю.
— Ух ты, — восхитился младший лейтенант. — А так можно?
— Можно, — сказал Максим.
В тридцать шестом году Николай Иванович Свят покинул стены коммуны с аттестатом о среднем образовании и дипломом токаря третьего разряда.
Работал токарем на Харьковском тракторном заводе, жил в рабочем общежитии, ходил в аэроклуб Осоавиахима [3] и, в конце концов, поступил в только что организованную Чугуевскую военную авиационную школу лётчиков, окончил её с отличием в этом году, получил на петлицы «кубарь» младшего лейтенанта и был направлен служить в 254-й истребительный авиационный полк в составе 36-й авиадивизии ПВО.
