Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
— Можешь, конечно, — она чуть тряхнула головой. — Но я могу на него не ответить.
— Можешь, конечно, — слегка передразнил я. — Почему ты так мало работала в кино? У тебя хороший западный типаж, а у нас часто снимают фильмы про заграничную жизнь… где-нибудь в Прибалтике. Мне казалось, что такие актрисы, как ты, должны быть востребованы.
Она молчала, только открыла глаза и смотрел в потолок.
— Извини, если задел что-то больное, мне просто интересно, — поспешил я смягчить вопрос.
— Нет, ничего, всё в порядке… — откликнулась она. — Просто задумалась… мне вдруг стало и самой интересно, почему я не ходила на пробы, не следила за тем, что на киностудиях в работе. Но потом я поняла, что ответ очень простой. Думаю, ты и сам знаешь, в чем причина, но хочешь услышать это от меня. Я понимаю твоё желание. Нет, он никогда этого не говорил вслух, но я знала, что он очень не хотел, чтобы я надолго уезжала. Хотя… я могла ошибиться?
— Не знаю, Таня… — честно ответил я. — Ты уже говорила, как об ошибке, о своем приходе на Таганку, но я, честно, в этом совсем не уверен. Это та самая жизнь — мы что-то делаем, получаем новый опыт, с его высоты смотрим назад, думаем, что поступили бы иначе, но если бы мы поступили иначе, у нас бы не появился именно этот опыт, а был бы другой — и неизвестно, как бы мы к нему относились. Поэтому жалеть о прошлом не стоит, лучше подумать о том, что будет дальше.
— Пожалуй, — она вдруг резко села. — Витя, а ты хорошо играешь на гитаре?
От смены темы я слегка растерялся, но быстро взял себя в руки.
— Никто не жаловался, — улыбнулся я. — Во всяком случае, думаю, получше, чем тот парень на вокзале. С Высоцким сравнивать себя не буду, смысла нет, мне совсем другая музыка нравится, а она играется иначе.
Татьяна перекинула ноги через меня и каким-то неуловимым движением оказалась на корточках передо мной. Положила руки мне на колени, заглянула снизу вверх и вдруг спросила:
— Сыграешь что-нибудь? Я неправильно поступила, когда просила тебя не играть. Так нельзя было делать.
Я вновь взъерошил ей прическу.
— Это уже быльем поросло, — сказал я. — К тому же я играл с ребятами в тамошнем дворце культуры. Да и понимал я, почему ты об этом попросила. Некоторые вещи надо просто пережить.
— Да… пережить… — эхом откликнулась она. — Так сыграешь?
— Могла бы и не спрашивать, — проворчал я и спросил, уже зная ответ: — Что-то конкретное или?…
Татьяна не стала просить меня спеть что-нибудь из Высоцкого и вообще ничего не заказала — сам выбирай, не маленький. А я опять оказался в очень неприятной ситуации, когда все мысли куда-то делись, а заготовки испарились в неведомом направлении. Сейчас категорически не подходило «Воскресенье», хотя Татьяне, наверное, понравились бы и «Не оставь меня», и «В моей душе осадок зла». Но первая теперь принадлежала Нине, вторая была чересчур упаднической, а «Музыканта» мне петь не хотелось. К тому же заметная часть песен этой группы была авторства Никольского, у которого уже могли быть в этом году какие-то наброски — и мне не хотелось оказываться стороной спора об авторстве. За бортом остался и Цой со своим «Кино», хотя про него я точно мог сказать, что сейчас никакой «Кукушки» нет даже в проекте.
А потом я вспомнил одну песню, которая в моем будущем так и осталась нераскрученной и ко времени моего провала в прошлое оказалась почти забыта. Но играть её было легко, петь — ещё проще, и хотя эта песня тоже была грустной, но к этому дню она подходила почти идеально.
Я достал из кофра гитару, которая, кажется, посмотрела на меня укоризненно, напомнив про «нас на бабу променял», подстроил её, сыграл небольшой проигрыш — и запел:
'Ты слышишь, слышишь, как сердце стучится, стучится
По окнам, по окнам, по крыше, как дождик.
Твой нерв на исходе, последняя капля,
Последний луч света, последний стук сердца…'
Татьяна слушала очень внимательно. Она сидела, внимательно глядя, как я переставляю аккорды и чему-то кивала. Я старался не сильно отвлекаться на её лицо, которое было сама непосредственность, и готовился к финалу, который мне раньше давался с трудом.
'…Ты выйдешь из кухни в ситцевом платье,
Чтобы в последний раз повидаться…
И попрощаться…
Я буду любить тебя вечно'.
Я справился с последней строкой, которую надо было произнести почти прозой, ударил последний раз по струнам — и тут же заглушил их.
Наступила звенящая тишина.
Татьяна подняла на меня глаза.
Я не отводил взгляд.
Я почти физически ощущал, как секунды убегают десятками и сотнями.
И всё это продолжалось минут пять.
— Ну как-то так, — всё-таки не выдержал я. — Если не понравилось — скажи, я больше не буду.
И скорчил физиономию, которая давала понять, что я готов к любым ударам судьбы.
— Почему не понравилось? Это хорошая песня, — сказала Татьяна. — Только она очень печальная. Такое пишут, когда человеку очень плохо.
Я понятия не имел, в каком состоянии Найк Борзов написал «Последнюю песню». Возможно, ему было очень даже плохо. Я пару мгновений обдумывал мысль спеть ещё «Лошадку» или «Три слова», чтобы сгладить впечатление, но решил, что хорошего понемножку.
— Необязательно, — улыбнулся я. — Ты же актриса, вас учили вызывать нужные эмоции, так?
Она чуть наморщила лоб.
— Да, учили… только это же другое?
— Нет, то же самое. Только вот вас учили, а я сам. Самоучкой. Но вроде получилось неплохо, да?
Скромность прямо перла наружу из каждого слова, которое я произносил. Поэтому я быстро свернул этот разговор и вернулся к вещам простым, обыденным и, наверное, скучным. То есть продолжил делать что-то вроде уборки.
Но Татьяна, помолчав несколько минут, всё же ответила — так и не встав с пола.
— Да хорошо получилось, — с каким-то внутренним убеждением сказала она, и меня охватила гордость за товарища Борзова. — Лучше, чем у многих наших певцов. И… я согласна. Я подумала, и я согласна. Я выйду за тебя замуж. Так правильно…
Я целое мгновение обдумывал её слова. А потом тоже поступил правильно.
Глава 4
«Только время потратили зря»
Полковник Денисов вызвал меня после обеда. Наверное, мне стоило обидеться на такое пренебрежение моей персоной — его помощнику я доложился честь по чести, сразу после прибытия на службу, а потом сидел несколько часов в своем кабинете, ожидая, когда начальство соизволит освободить для меня окошко в своем насыщенном расписании. Но я не обиделся. Если бы Денисов хотел показать мне, что я пыль под его ногами, моя аудиенция автоматически перенеслась бы на самый конец рабочего дня. А так — ни нашим, ни вашим. Он был мною недоволен, но на полшишечки.
