Альтернатива - Олег Игоревич Дивов
— Мы делаем столько, сколько можем. Но совершать резкие движения — увольте, Сергей Сергеевич. Ну, убьем мы Гитлера. Чисто технически такое допустимо, хотя это покушение на законно избранного правителя демократической страны. В идеале Гитлера должны убрать его же камрады по партии. Но какой смысл в убийстве, если за ним не последует антифашистский переворот в Германии? А его не будет. У них там все хорошо. Они всем довольны. Положим, Гитлер им надоел, и они его прихлопнули. Но смены курса ждать не приходится — только небольшие коррективы. И зачем тогда?..
— Но даже если без холокоста обойдется, это уже огромное достижение!
— Здрасте-пожалуйста, — протянул Бокий. — Почему же обойдется? С чего вы так решили?
— Но ведь далеко не все в окружении Гитлера считают разумной антисемитскую повестку...
— Нет-нет, я о другом. Сколько они должны замучить евреев? Вы, кажется, говорили — миллионов шесть?
— Да, примерно столько.
— А хорошо ли будет, если их убьем мы?
— То есть как это — мы? — опешил Климов.
— Ну, не мы с вами, а Красная Армия.
— П-почему?! Зачем?!
— А вы представьте, что место Гитлера займет какой-нибудь технократ. Человек с холодной головой, который умеет считать. Весь крупный еврейский капитал нацисты уже прибрали к рукам, а какая может быть польза от рядового Мойши? Тот, кто мыслит по-государственному, ответит: сделать Мойшу рядовым германской армии!
— Но... Как?!
— Как всегда и как везде. После смерти Гитлера его объявят виноватым в том, что немцы э-э... погорячились. А так немцы-то симпатяги. Гонения на евреев будут свернуты, перед ними извинятся, начнут их облизывать, более того, зазывать в Германию со всего мира, и предложат им... — Бокий щелкнул пальцами. — Крым! Германия отдаст Крым под еврейское государство. А?! Как вам идейка? Наконец-то сбудется мечта богоизбранного народа... Понятно, что такое теплое место самим пригодится, но обещать — почему нет? И купятся они как миленькие.
— И?.. — тупо буркнул Климов.
— И шесть миллионов евреев убьем мы, потому что они пойдут воевать против Советской России. И это будут, между прочим, самые яростные бойцы германского Рейха. Немецкому обывателю не так уж нужна русская земля, даже с рабами впридачу, ему все-таки шкура дороже, а вот еврею кусочек Крыма — лакомый кусочек, пардон за каламбур.
Климов отвернулся. Перевесился через леер и уставился в воду.
— А всего-то убрали Гитлера, и вдруг такой пердимонокль, — добавил Бокий с нескрываемым сарказмом.
— Извините, но это только ваше мнение, — пробормотал Климов.
Просто чтобы сказать хоть что-нибудь. Выразить несогласие.
— Не только, — бросил Бокий.
Климов покосился на него. Он давно научился различать интонации начальника и понял: это мнение тех, кто повыше.
— То есть, альтернативы... Нет?
— Альтернатива есть всегда. Но ответственные политики, они как врачи. Не навреди, вот их принцип.
— Эти ответственные... То-то они вас расстреляли в тридцать седьмом, любезный Глеб Иванович, — процедил Климов. — Со второй попытки, сначала Сталин не утвердил.
— Ну, теперь все козыри у нас, — Бокий мягко улыбнулся.
— Кто знает, какие теперь у них козыри... — буркнул Климов.
Как в воду глядел, пардон за каламбур.
***
Климова взяли летом тридцать седьмого и начали сразу бить, жестоко, озверело, требуя, чтобы признался, чтобы разоружился перед партией, сволочь, чтобы рассказал, зачем обманывал руководство страны.
Климов понял: этим правда не нужна.
Но чего они хотят, никак не шло в голову, звенящую от ударов резиновой палки. Климов сначала требовал, чтобы дали очную ставку с тем, кто его оговорил... а когда сообразил, в чем может быть дело — замкнулся, ушел в себя, бормотал невнятное, погрузился в состояние забитой скотины, ничего не понимающей — лишь бы не сболтнуть лишнего.
Вот прищемили бы ему яйца дверью, раскололся бы как миленький.
Но обошлось. Сочтя, что подследственный достаточно, как это у них называется, «размят», заплечных дел мастера зачитали ему показания Додика, Михалыча, Геворкяна и так далее — и спросили, что он об этом думает.
Ну, правильно он все угадал.
С его подопечных, когда их находили по психушкам и тюрьмам, снимали только самые общие показания — кто да откуда, — то есть, толком не допрашивали. Это объяснялось режимом особой секретности, дальше всех провалившихся забирал под себя Спецотдел. И уже в Спецотделе — да, там человека очень подробно интервьюировал специально обученный следователь Розинский. Который тоже, как и его брат, терпеть не мог Климова, поскольку до всей этой истории жил-не тужил. Но бог с ними обоими, а так или иначе, из стен Спецотдела информация не уходила.
Затем каждого провалившегося знакомили с тетрадкой Климова и под угрозой лишения жизни объясняли, что вот это — правда о будущем, а чего он там следователю Розинскому наговорил, исключительно его алкогольные бредни.
Потому что мы прямо сейчас своими руками создаем альтернативную ветку истории, где жизнь у нас будет замечательная. Точно как Климов описал.
Что характерно, все соглашались.
— А вы говорите — альтернативы нет, — сказал однажды Бокий, ласково поглаживая тетрадку с подписью «Меморандум Климова». — Вот она, альтернатива. И мы придем к ней. Все самое интересное начнется после войны. Ну и пока война... Можно будет подкорректировать кое-что. По мелочи.
— Мелочь это Хрущев? — не удержался Климов.
— Ой, вот уж воистину мелочь, на которую не стоит обращать внимания. Ничего-то вы не поняли, любезный Сергей Сергеевич. События надо править, а не людей, события. Подправлять векторы. Как вы это называете, тренды.
— Вы бы свою масонскую ложу распустили для начала, — буркнул обиженный Климов. — Доведет она вас до цугундера.
— Какие странные бывают у людей фантазии, — Бокий мило улыбнулся. — Фу, батенька. Создавать тайное общество в нашей стране имеет смысл только если его возглавит Хозяин. Тогда от общества будет польза. Ведь оно должно влиять на принятие решений, не правда ли? И есть такая ложа, ее зовут Политбюро.
— А ведь в моем времени все знают, что в тридцатых была диктатура Сталина...
— Господи! — воскликнул в сердцах Бокий. — Вы же знаете, я терплю его с большим трудом, хотя бы потому что после таких титанов как Ленин и Дзержинский... Он не выдерживает никакого сравнения... Но была бы у нас диктатура Сталина — как бы мы прекрасно жили!
