Альтернатива - Олег Игоревич Дивов
Он себе придумал много таких «если», чисто для утешения. Чтобы не полезть на стенку и не попасть к буйным.
Он подозревал, что с ним могут сделать очень много всякого прежде чем убить, и это будет мучительно. Но не сидеть же в психушке и загибаться от тоски.
Ведь если он нормально пройдет все положенные инстанции, то в лучшем случае ему где-то через годик, а вернее через два, вручат новые документы и загонят за сто первый километр навечно. А там все шансы угодить под каток тридцать седьмого и загреметь на Колыму. Или в Коммунарку, тут недалеко. Нет, он должен прямо из дурдома попасть в Спецотдел, и чем скорее, тем лучше.
Климов взял тетрадку и начал писать историю будущего, какой ее помнил.
С одним маленьким отличием.
Люди тридцатых, при всех своих очевидно положительных качествах, были фанатичны. Они еще верили в мировую революцию, хотя им уже отсоветовали о ней вспоминать. Они знали: их жизнь полна лишений ради того, чтобы построить самое справедливое в мире общество. Вкалывали и боролись во имя счастья если не детей своих, то внуков. Сказать таким людям, что до распада СССР осталось каких-то полвека — значит подписать себе приговор. Убьют на месте. Задушат вот этими руками.
В детстве у Климова было любимое развлечение: залезть на дачный чердак, где лежали подшивки журналов «Пионер» и «Знание-сила» за шестидесятые годы, — и нырнуть в этот сон золотой. Ах, как вкусно и красиво там рисовали и описывали светлое коммунистическое будущее! Мальчишкой Климов не столько понимал сам, сколько от взрослых наслушался: коммунизма не будет, поезд ушел, а будет все та же разруха в головах и сортирах, как обычно. Но сами картинки оставались восхитительны, не оторвешься.
И в тетрадке Климова будущее выглядело прекрасным. Не без проблем и недостатков — иначе кто поверит? — но его поколение жило при коммунизме. К Олимпиаде-80 новое общество «в основном построено». Только международная обстановка была напряженной. И санкции здорово тормозили родную страну, а то бы мы уже на Марсе яблони сажали.
Климов не называл имен советских руководителей — пусть эту информацию вытряхнут из него на допросах те, кому положено, зарплату отработают. Зато гитлерам и черчиллям досталось от него по полной. Ну и данных военного характера он насыпал сколько мог. Скудно, потому что ничего толком не помнил. Но если улыбнется удача — он придумает, как найти тех, у кого от зубов отскакивают тактико-технические характеристики всего на свете.
Не мог он быть уникальным и провалиться в одиночку.
Вернее — не хотел в это верить.
Потому что от него одного здесь толку как от козла молока. Нужны специалисты. Ученые, инженеры, медики, и непременно энтузиасты военной истории, помешанные на заклепках и калибрах. И все получится.
Наверное.
***
Тогда, в тридцать пятом, его допрашивали жестко, поставили, что называется, на конвейер, но даже не пытались бить. Как любезно объяснил следователь: понимаешь, если человека колотить и колотить, ему вскоре придет в голову, что эти идиоты могут ведь перестараться и забить меня насмерть, — и тогда человек начнет спасать свою шкуру, то есть, врать. А нам нужна правда.
Что ж, они получили от Климова ровно столько правды об отдаленном будущем, сколько было в его тетрадке. Зато про довоенные годы, и особенно Большой Террор растрясли подробней некуда. Однажды, падая от усталости, Климов поймал себя на мысли: почему его до сих пор не вывели в расход? Он бы такого осведомителя точно шлепнул. Думать об этом было не страшно. Было уже скучно. Потому что хоть убейте — все равно.
Но вместо палача за ним пришел человек, которого невозможно не узнать. Воланд. То есть, простите, Бокий.
Неделю Климов отлеживался на конспиративной загородной даче, а потом начал работать.
Многое уже успели сделать за него, опираясь на показания доктора Розинского: по всем психушкам Страны Советов шла проверка историй болезни. По милицейской линии поднимались сообщения о загадочных пришельцах. Климову осталось добавить лишь несколько практических советов. Например: как человек из будущего может дать понять тем, кто его ищет, что он не отсюда? Наверное придумает себе имя из другого времени. Так в поле зрения Спецотдела попал буйный шизофреник Лазер Лосев, чтоб ему ни дна, ни покрышки.
Что характерно, Лосев ничего не выдумывал: Лазером его обозвал папаша, больной на всю голову физик-экспериментатор. Лосев тоже был физиком, да еще и убежденным в своей безусловной гениальности. Они с Климовым оказались ровесниками, оба семидесятого года, но с той разницей, что Климов провалился матерым пятидесятилетним дядькой, а Лосев прибыл из тысяча девятьсот девяносто третьего, то есть, на момент провала ему исполнилось двадцать три. Разница нешуточная и чертовски неудобная для коммуникации. В двадцать первом веке в широкий доступ попала масса ранее закрытых документов советской эпохи, Климов был с ними хотя бы поверхностно знаком и успел понять, насколько сложна и драматична история СССР. И как глупо подходить к ней с плоскими мерками типа «злодеяния Сталина объясняются тем, что Сталин был злодей». Лосев в девяносто третьем именно так про СССР и думал — сообразно публикациям журнала «Огонек». Он ненавидел «совок» всеми фибрами души. Он провалился, имея на руках американскую визу, и должен был вот прямо завтра ехать в демократические США. А приехал в тоталитарную сталинскую дурку.
Кто помнит, что такое девяносто третий год, да еще на периферии... Климов помнил — и Лосеву сочувствовал, а тот не сочувствовал никому кроме себя. Лазер Лосев он был по паспорту, а судьба била по морде, на которой написано «Лейзер Лифшиц». Советский Союз успел оскорбить его по гроб жизни. Ему, умнику и краснодипломнику, не дали в родном Ебурге распределиться в «номерной» НИИ, сказав, что там уже слишком дофига лосевых. Сами понимаете, лосевы такое не прощают. С горя он пошел губить свой талант, занимаясь чисто ради денег «железом» — Климов так и не понял, каким — но кругом были невыносимые идиоты с совковым менталитетом. Институт, где Лосев подвизался, разработал одну хитрую штуку, к которой проявили интерес американцы. Они предложили директору открыть СП, и деньги потекли бы рекой, но с условием, что авторские права на хитрую штуку уйдут в США. У директора случился приступ патриотизма, и он заявил, что Россия свои идеи не продает, будем делать сами. Увы, пока
