Барометр падает (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
— Оплачивает лечебное учреждение, да.
— Валютой?
— Ею, голубушкой.
И теперь «Винокурня» закидывает удочки: а не может ли Михаил Чижик и впредь оплачивать поставку расходных материалов из Федеративной Республики Германии?
— Нет, — ответил я просто. — Чижик не будет оплачивать поставку расходных материалов из Федеративной республики Германии.
— Обоснуй, — потребовали Лиса и Пантера.Вместе.
— Легко. Нас этому в школе учили.
— Чему?
— Не путать свою шерсть с государственной. «Винокурня» — государственное учреждение здравоохранения, финансируется из бюджета Москвы. Следовательно, закупка необходимого, будь то медикаменты, расходные материалы, тапочки и всё остальное, осуществляется централизованно, из городского бюджета.
— Но ты же купил аппараты?
— Чрезвычайная ситуация: обычным путём закупка аппаратов заняла бы месяцы,если не годы, а счёт шёл на часы. Сейчас же времени достаточно. И, кстати, купил не я, и не себе, купило государство, и как раз себе, я лишь оплатил покупку. Разовая акция, пример невиданной щедрости.
— У государства трудности с валютой!
— А у меня валюты и вовсе нет.
— Как нет?
— Вот так и нет. Большая часть ушла на проект «Космос», остатки — на аппараты. На счетах — мелочь, на карманные расходы. Экономика должна быть экономной, так и передайте, если спросят.
Девочки явно огорчились. Демонстративно включили телевизор, стали смотреть новости.
Ничегошеньки о происшествии в ГУМе. Зато вновь показали сюжет с экстренной доставкой аппаратов для диализа: пусть все знают, что Родина ничего не жалеет для своих сыновей и дочерей. Вот почему сыновья на первом месте? В алфавитном порядке должно быть наоборот.
Ничего удивительного в желании помочь «Винокурне» нет. Девочки работали бок о бок с врачами больницы в экстренной ситуации. Это как в бою. Сплачивает. И вот теперь их отзывают, товарищи остаются на передовой, а патроны на исходе. Как не помочь?
Но… Но для государства решить проблему легче лёгкого. Правда-правда. Валюта? В Федеративную Республику Германии качают природный газ. Десять миллиардов кубометров. Каждый год. За очень хорошие деньги. И тратит эти деньги государство согласно государственным же приоритетам. Ему виднее, что покупать.
Всё равно некрасиво. Красиво — если я всё до копейки раздам нищим. Нет, нищим нехорошо, лучше сказать — нуждающимся. Вот теперь тебя полюбят, вот теперь тебя похвалят. Хотя и тут…
— Мне тут анекдотец Эртель рассказал, — обратился я к девочкам. — Больной благодарит врача: ой, спасибо, ой, век помнить буду, вы же мне свою почку отдали для пересадки!
Выходит из больницы, и ругается: сволочь этот врач, отдал одну только почку, а мог бы и обе, он же клятву приносил ради больных себя не щадить, этому… гиппопотаму, вот!
Но девочки продолжали печалиться.
Ничего, это даже хорошо. Кто в молодости не был щедрым, у того не было молодости.
И денег тоже. Но деньги — дело наживное, а щедрость — врождённое. Однако не стоит путать щедрость с расточительством.
Я достал из сейфа гроссбух. Несмотря на название, книжечка небольшая.
— Ввожу в курс дела. Итак, внимание. На счету в Дойче Банке у меня округлённо семнадцать тысяч марок Федеративной республики Германии. В двух банках США — восемнадцать тысяч долларов. Кроме того, я владелец акции компаний: «Жиллет», той, что производит бритвы, «Интел» — это микроэлектроника, и немного ChessIntelligence' — шахматные компьютеры. Это — для Ми и Фа.
— В каком смысле? — хором спросили Лиса и Пантера.
— На обучение. Вдруг они захотят учиться в Эдинбургской медицинской школе? Или в Оксфорде? В Йельском университете, или в Гарвардском? Образование в мире капитала это бизнес, стоит недёшево.
— Ты думаешь, они смогут учиться за границей?
— Если захотят. Они, другие дети, все, у кого будет желание, способности и деньги.
— А у нас?
— И у нас, конечно. Захотят учиться у нас — будут учиться у нас.
— А деньги? Зачем в наших институтах деньги?
— Платить за обучение, вестимо. Ну, и есть, пить, одеваться тоже будет нужно.
— Странные у тебя шуточки.
— Это не шуточки. Всё меняется. Что самое неприятное — меняется не по плану. Совсем не по плану. В будущем году у нас что?
— Олимпиада! — опять хором ответили девочки.
— А по плану должна была быть построена материально-техническая база коммунизма. С цифрами и фактами. Сталь, электроэнергия, квадратные метры жилья — всё было подсчитано. А главное — полное осуществление принципов коммунистического самоуправления. Но, увы. Жизнь оказалась сложнее, чем представляли теоретики.
— И как из этого следует, что Ми и Фа будут учиться в Эдинбурге?
— Почему непременно в Эдинбурге? Может, в Сеченовке, может, в Карловом университете, может даже в Массачусетской техноложке, где захотят. Мир будет открыт — какое-то время. И нужно прожить это время так, чтобы не было мучительно больно за упущенные возможности. Для этого и создается фонд «Ми-Фа».
— Но капитализм, кризисы… Все эти акции могут лопнуть!
— Или Америка станет коммунистической! — подхватил я. — Всё может быть. Но акции есть не просят, пусть будут. Итак, каков вывод?
— Каков?
— Играть в графа Монте-Кристо мы не будем. Нет у нас того базиса, который был у графа, и близко не стоим. А хоть бы и был, ничего ведь путного граф не совершил, разве что спас от разорения своего бывшего работодателя. Дело богоугодное, и только. Всё остальное ушло на увеличение числа несчастий, которых и без того в мире с избытком. Как там в финале-то? Разрушил жизнь многих людей, уплывает на роскошном корабле в неизвестность, обладая несметными богатствами — и всё, конец фильма.
— А должен был построить больницу для бедных? — спросила Лиса не без ехидства.
— Марксизм-ленинизм утверждает, что благотворительность — это всего лишь лицемерная попытка откупиться, и пользы от неё как от примочки на деревянной ноге. Бедняки сами должны организоваться, взять управление в свои руки и строить то, что требуют обстоятельства. Граф Монте-Кристо, скорее, должен был развивать промышленность, создавать фабрики и заводы, обостряя противоречия между трудом и капиталом, тем самым приближая революцию, и, как итог — светлое коммунистическое будущее.
Я, конечно, нес дичь, но именно дичь сейчас и требовалась. Бытие определяет сознание. Мы месяц пробыли врачами, и теперь у нас сознание советских врачей. Всех мыслей — не забыл ли я в животе у больного зажим или салфетку, будет ли завтра нужная кровь, и когда же, наконец, мы получим нормальные перчатки? Причём считать зажимы и салфетки — дело операционной сестры, а перчатки — ну, ждём, когда медицинская промышленность нашей страны наладит их выпуск. Давно ждём. Чтобы и тонкие, и прочные, и стерильные, и разовые.
Вы хотите, как во Франции? Да, очень!
И если поработать месяц за себя, за маму, за папу и за того парня, мир за пределами больницы покажется чем-то малореальным, несущественным. Настоящая жизнь — здесь, в операционных, в палатах интенсивной терапии, важны только больные, а всё остальное подождет. Особенно подвержены такому мировосприятию врачи в первые годы служения. Потом некоторые успокаиваются, понимают, что, сколько не лечи, всех не вылечишь, на место одного тут же поступит другой — и работают спокойно, отстранёно, после работы снимая вместе с халатом и все больничные заботы.
А бывают и другие, которые продолжают гореть. Оставляют своего больного малыша дома, потому что в поликлинике ждут другие малыши, ведут приём не по часам, а до последнего больного, и даже порой из собственных смешных зарплат покупают медикаменты, которых почему-то нет в больнице.
Их награждают благодарностями и почётными грамотами, их ставят в пример молодежи, и так, по цепочке, передаётся завет: светя другим, сгорай сам.
Однако я ни Лисе, ни Пантере судьбы копеечной свечечки не желал. Себе тоже. Поработали на переднем крае — пора реабилитироваться, возвращаться к мирной жизни.
