Время перемен - Владимир Владимирович Голубев
- В Петербург?
- Он Вейсману написал, просил нашего подпоручика волонтёром отправить в Индию или в Америку, где война идёт.
- Так и просил?
- Да, я сам депешу отправлял.
- Да уж, любит наш Бибиков Матвея… А что с нами-то будет, а? – внезапно изменил тему разговора пригорюнившийся прапорщик.
- Что ты, Збышек? О чём ты?
- Я вот, ногу сломал. Теперь как в пехоте-то служить?
- Что ты говоришь-то? Ты же вон, что выдумал, с шара флагами сигналы войскам подавать! Тебя сам полковник Молочков приметил, теперь не пропадёшь. А нога, что нога? В кавалерию переведут! Такого молодца в беде не оставят! – успокаивал друга Самойлов.
- А ты, Вася? Куда ты денешься?
- Ты о чём? Я с тобой!
- Ты теперь при штабе, Вася. Ты же прирождённый толмач! Думаешь, я не помню, как ты мне тогда на персидском подсказывал? Ты же всегда с языками легко обходился…
- Как же, нам с тобой тогда розог всыпали, чтобы не дурили…
- Было дело… А теперь ты за полгода нихонский изучил, да ещё и в делах их быстро разобрался. Тебя в штаб Бибикова не просто так взяли, да и сейчас ты в походе совсем не последний человек. Что в Университет пойдёшь?
- Не хочу я, Збых, туда. Не хочу! Да и в корпус не просто так я пошёл. Буду первым генералом из жидов, а? – и Самойлов весело рассмеялся.
- Точно будешь! Так что, при Бибикове остаёшься? – не отставал поляк.
- Ну, хочет генерал, чтобы я школу при его штабе затеял, языку да обычаям учить – надо нам лучше нихонские порядки знать, коли решили их замирять да торговать с ними.
- Да, дикие они! Сколько княжеств сейчас уже у них? Тридцать? Всё режут друг друга, крестьяне-то как мухи мрут! А какое государство-то без крестьян, а?
- Ничего. Усмирим! Пусть и не сразу, но усмирим. Вон, князь Ии[21] теперь признал нашего императора, с нами в походы ходит.
- Так ты у нас останешься?
- Вот прицепился-то! Всегда ты, Збых, всё чуешь! Ладно, тебе признаюсь – хочу языки и дальше изучать. К Азии у меня душа лежит. Написал в Генеральный штаб, прошу меня в Китай отправить – там языков множество, племён и народов не счесть. Интересно!
- Вот, Вася… Разбросает нас всех жизнь! Дружба наша…
- Дружбу нашу, не обижай! Никогда не поверю, что Матвей нам писать не будет! Или ты, если тебя Молочков к себе заберёт, про нас забудешь?
- Не забуду, Васятка! Никогда! Будь я проклят!
- Не шуми, шляхтич, не шуми! – смеялся Самойлов, — Вот, уже и в себя пришёл! Но лекарю скажу, чтобы с маком поосторожнее был!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Два орудия в сопровождении трёх десятков стрелков неспешно катились по дороге в Сен-Пьер, как французы назвали Фалмут. Молодой артиллерийский офицер дремал на повозке. Пожилой капрал с огромным носом с жалостью смотрел на юношу, не спавшего уже несколько дней, организуя свою первую самостоятельную операцию, пусть это всего лишь переход к новому месту службы.
- Господин младший лейтенант! Господин младший лейтенант! Проснитесь! – капрал аккуратно потряс командира за плечо.
- Что? Папаша Жюно?
- Впереди слышна перестрелка. – тихо сказал капрал.
- Чёрт! – офицер с усилием потёр лицо, прогоняя сон, — Папаша, надо выслать разведку.
- Уже выслал, господин младший лейтенант. – усмехнулся в усы капрал.
- Отлично, Жюно, я всегда могу на Вас положиться. Остановимся, подождём разведчиков.
- Конечно, господин младший лейтенант. Останавливаемся! – голос капрала возвысился и дошёл до всех солдат.
Ждать пришлось недолго. Уже через полчаса запыхавшиеся разведчики-индейцы доложили, что отряд капитана Карно впереди на дороге попал в засаду бостонцев. Карно ещё отбивался, но силы противника были значительно превосходящими и шансов у французов не было.
- Жюно, двигаемся дальше, готовимся к бою. — решительно произнёс молодой офицер, — Я отправляюсь вперёд, изучу обстановку лично, со мной пойдут Жак и Бозон. Я хочу сам увидеть поле боя.
- Господин младший лейтенант, может, лучше…
- Нет, Жюно. Наши товарищи нуждаются в помощи, и мой долг сохранить вас для ваших семей. Всё, я сам определю, как мы атакуем. – и, уже смягчив голос, юноша произнёс, — Папаша, Вы знаете, что выбора у меня нет. Подготовьте солдат к схватке.
Картина, открывшаяся молодому человеку, была страшной. Из почти восьмидесяти людей Карно в живых оставалось не более двух десятков, занявших оборону возле могучего дерева чуть в стороне от дороги. Возглавлял их незнакомый крупный офицер в окровавленной одежде, где находился сам капитан и оставался ли он в живых, было непонятно. Жить обороняющимся оставалось не более десяти минут.
Бостонцы увлеклись нападением до такой степени, что и думать забыли о дозорах – все американцы увлечённо стреляли по отряду Карно. Лейтенант, оскалив зубы, жестом оставил сопровождающих наблюдать за схваткой, бросился к своим солдатам. Он увидел возможность переломить ход боя и не желал упустить такую шанс.
Через каких-то пять минут уже утратившие веру во спасение французы поняли, что ещё далеко не всё потеряно. Раздались выстрелы орудий, картечь с визгом просто разметала основные силы нападавших, потом два слаженных ружейных залпа выбили многих оставшихся, а уж когда в штыковую рыча ринулись товарищи по полку Лафайета, у выживших людей Карно вариантов дальнейших действий просто не было.
Могучий офицер, подхватив окровавленную оглоблю телеги, с диким криком повёл своих израненных бойцов в последний бой. Атакуемые с двух сторон ошеломлённые американцы не понимали, что происходит, но готовы были дорого продать свою жизнь. Взгляду стороннего наблюдателя, если бы такой нашёлся, предстала бы жуткая картина.
Вот, добродушный папаша Жюно, нечеловечески выпучив глаза, саблей рубил в кровавую кашу молодого бостонца, который, даже лишившись руки, ножом, зажатым в оставшейся конечности, продолжал самозабвенно колоть в живот уже полумёртвого француза. А вот французский офицер, весь покрытый своей и чужой кровью, хрипя огромной дубиной снёс подставленной ружьё и размозжил голову американскому солдату. А маленький лейтенант, сжимая в правой руке саблю, неожиданно левой вытащил пистолет и застрелил из него врага, который уже примерился воткнуть
