Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko
— Жемчужины — не речные. Жалко, что их мало. Дам хорошую цену, ибо они мне пригодятся на футляры для черепаховых гребней. Мне заказали подарки для ныне царствующей четы. В следующем году в Крыму ожидают императора Николая. Непременно нас посетит, как его покойный брат Александр Благословенный, — в его голосе звучала гордость, словно именно к нему в гости наведываются царские особы.
— Чуфут-Кале навещал Император? — удивился я.
— А как же! Лет десять назад к нам приезжал. У Малой кенассы стоит теперь памятная доска о том визите, — ответил ювелир, задумчиво перебирая мой «лут», добытый у Никоса. — О, вот это добрый камень. Изумруд! Большой ценности. Сто рублей серебром стоит. А сердолики ценности малой. Но если хочешь, возьму до кучи, как и австрийские дукаты.
Следом начался длительный торг. Когда грек сходится в торговой битве с евреем — пусть он себя таковым и не считает, — сражение предстоит кровопролитное и долгое. Два часа спорили, перекладывали камни и монеты то направо, то налево по сукну. В итоге, сошлись на девятистах рублях ассигнациями или двести тридцать серебром. Я предпочел бумажные деньги.
Я, конечно, понимал, что меня бессовестно надули. Редкий случай, когда подвела старая русская мудрость. Как там было у Лескова? Русского обманет цыган, цыгана — еврей, еврея — армянин, армянина — грек. А грека уже никто не обманет, разве что черт, да и то, только если бог попустит. Но, видимо, караимов забыли учесть, когда эту пословицу придумывали. Напрасно!
Но куда деваться? С кем я не советовался, все в один голос утверждали, что лучше цены, чем в Чуфут-Кале, мне не дадут. Город славился своими мастерами, которые работали исключительно на привозном материале.
Ефрем пригласил задержаться на обед. Я отказался, ссылаясь на желание добраться засветло до Бахчисарая. Там пост балаклавцев, и можно будет вздохнуть с облегчением. Перспектива разъезжать по горам в одиночку — на лошади, от которой неизвестно, чего ожидать, и с целым состоянием за пазухой — пугала. Ковшанлы настаивать не стал. Мы распрощались.
Я спустился по древним плитам улицы, разглядывая канавки в камне, сбегавшие вниз. Вероятно, это были стоки для сбора дождевой воды в подземные цистерны. В Чуфут-Кале была явная проблема с водой: ни одного колодца мне по пути не попалось.
Забрал свою лошадь и потрусил вниз. Вид с плато на Иософатскую долину открывался головокружительный. Столь же невероятной предстояла мне дорога, петлявшая между крутых холмов и голых скал. Над ними возвышались горы со срезанными вершинами. Здесь только вестерны снимать: погони за дилижансами со стрельбой и с блэк-джеком в салуне.
Впрочем, разве можно назвать дорогой нечто, по которому мне предстоял спуск. Пока я поднимался наверх, я как-то не обратил на нее внимания, целиком сосредоточившись на том, чтобы не выпасть из седла. Теперь же, миновав ту часть моего пути, в которой были, словно ножом, прорезаны глубокие колеи, я понял, что еду скорее по тропинке, заваленной природным мусором, причем под углом в 45 градусов. Как татарская лошадка находила в этом нагромождении камней всех размеров единственное место, чтобы поставить копыто⁈ Она явно ускорила свой бег. Как она так весело могла бежать рысью, цокая по разлетающимся картечными пулями мелким голышам? В отчаянии я вцепился пальцами в луку седла и гриву, склонился вперед к самой конской шее, не желая смотреть на огромные камни вдоль дороги, похожие на надгробные памятники!
Лишь когда уклон закончился, я осмелился приподнять голову от лошадиной шеи и оглядеться. Пока добирался до Чуфут-Кале, проезжал цыганскую деревню. Меня поразила огромная толпа оборванцев-музыкантов, исполнявших что-то испанское на скрипках и барабанах[3], неведомым образом занесенное на полуостров. И переизбыток попрошаек, облепивших плетни и заборы и повылезавших из нор в земле и скалах. Мне это место показалось еще более опасным, чем уже проделанный спуск. Я стал вертеть головой в надежде найти объезд.
Именно поэтому я заметил, что вслед за мной на невероятной, как мне привиделось, скорости спускались два всадника, нахлестывающих двух таких же, как у меня, маленьких лошадок. Почему-то у меня не было сомнений, что они гонятся за мной. И с далеко не с благородными намерениями! Скорее, я допускал, они будут действовать совместно с цыганами. Нужно съезжать с дороги, которая, как назло, будто-то вымерла, и где-то затаиться.
У ближайшего поворота я свернул. Дорога запетляла подобно серпантину. Я направил лошадь на ближайший холм, и она без особо усилия меня вынесла на самую вершину. Преследователи достигли поворота, притормозили. Потом один указал на меня плёткой. Они со свистом свернули с главной дороги — скорее, с пыльного проселка — и поскакали в мою сторону.
Я развернул своего Боливара, изобразил, как я надеялся, резкий посыл вперед с помощью удара пяток по лошадиным бокам и… Зря я это сделал! Белые склоны отвесных скал с редкими пятнами зелени вдруг слились в одну единую полосу. Ветер ударил в лицо. Я заорал.
Боливару не было дела до моих криков. Почувствовав свободу, он понесся к одному ему известной цели, безошибочно выбирая безопасный путь. Он легко взлетал на холмы, бесшабашно спускался, пересекал мелкие ручьи, разбрызгивая мириады водяных капель. Я же всеми силами старался уберечь своё седалище от превращения в отбивную. Снова завалился на гриву и немного привстал в стременах, согнув ноги в коленях. Наверное, со стороны я выглядел как жокей-профи, элегантно отклячивший свой зад перед зрителями ипподрома.
Но я не был ни жокеем, ни, тем более, профи. Ноги от напряжения свело так, что я понял: еще минута — и я покачусь с лошади, чтобы размозжить о камни свою дурную голову. Опустившись обратно в седло, натянул поводья. Бег лошадки сменил ритм. Мне было невдомек, как он назывался — рысь, аллюр или иноходь. Я не знал и спросить было некого. И некогда. Требовалось быстро найти решение.
Рывок Боливара позволил выиграть несколько сотен метров. Крики преследователей раздавались за ближайшими холмами. Не было сомнений в том, что скоро меня догонят. А я, как назло, безоружен. Не переться же на крестины племянника с револьвером за поясом⁈
Дорога вынесла меня в еще более страшное место, чем уже проделанный спуск с плато. Теперь она шла по узкому карнизу. Слева был крутой обрыв, справа — высокий, но вполне преодолимый, если хорошо постараться, подъем, если не лезть на многочисленные серые осыпи. Через десять метров к дороге примыкали густые заросли цветущего шиповника.
Около этих кустов я затормозил, спрыгнул с лошади и хлопнул ее по крупу. Боливар без особого энтузиазма поскакал дальше. Я оббежал купу шиповника и полез в кусты с обратной стороны, старательно, но безуспешно сражаясь с иголками.
Мимо меня проскакали два всадника. Пыль от копыт моей верной лошадки еще не улеглась. Им было не до того, чтобы вертеть головой. Погоня полностью завладела их мыслями. Если они были. Я разглядел через листву под белыми чалмами караимов удивительно тупые лица, не обезображенные интеллектом.
Я вылез из кустов и полез в гору. Только сейчас почувствовал, что ослабли не только ноги, но и болели пальцы после того, как я бессознательно цеплялся за конскую гриву. Но времени жалеть себя не было. Следовало нарастить разрыв.
Я карабкался изо всех сил, чаще двигаясь на четвереньках. Наверное, так взбирался отец Федор на скалу в Дарьяльском ущелье с батоном колбасы в зубах. Вместо колбасы у меня за пазухой была почти тысяча рублей и терять ее никак не хотелось. Я прибавил, насколько было возможно.
У самой вершины я услышал крики за спиной. Оглянулся. Преследователи возвращались, ведя в поводу моего Боливара. Когда я оказался в высшей точке горы, два караима стреножили лошадей и снова устремились за мной в погоню.
Карабкались по осыпям они не так ловко, как скакали.
«Ну, и олухи!», — подумал я, имея на то все основания.
Гора имела необычную форму, напоминая женскую грудь. Крутой подъем, который я с трудом преодолел и с которым в этот момент боролись двое будущих «терпил», и плавный спуск с другой стороны, невидимый с дороги. И внизу справа и слева от горы-сиськи вполне приличные проходы на дорогу, перегороженные теми самыми зарослями шиповника.
