Время перемен - Владимир Владимирович Голубев
- Откуда у него форма такая чистая? — подумал, Карпухин, — Ведь, считай, неделю почти скакал по степи.
Дальше мысли его не продвинулись, потому что майор, сияя белозубой улыбкой, на вытянутых руках поднёс Игельстрёму деревянный ящичек изысканной работы, украшенный золотом и драгоценными камнями:
- Осип Андреевич, его Императорское Величество Павел Петрович жалует вам погоны, генерал-поручика, которые Вы заработали своей долгой и беспорочной службой.
Игельстрём вышел из-за стола, оправил мундир и строевым шагом подошёл к майору. Здесь произошло нечто совершенно неожиданное – прибывший из дивизии офицер чем-то щёлкнул на ящичке и в руке его оказался небольшой блестящий предмет. Щербинин совершил какое-то неуловимое движение, и Игельстрём, захрипев, рухнул на пол.
Карпухин дёрнулся, от ящичка отделился ещё предмет.
- Нож! – разглядел бригадир.
Майор замахнулся для броска, но его противник успел схватить со стола тяжеленное пресс-папье в форме пушки и швырнуть его в нападавшего. Сделал он это так удачно, что попал чётко между глаз майора, тот упал как подкошенный, сжимая в руке странной формы клинок.
Карпухин закричал: «Охрана!» и бросился к лежавшему на полу генералу. В дверь застучали – она оказалась заблокированной каким-то образом изнутри.
- Осип Андреевич! Осип! Да что же это! - Карпухин пытался расстегнуть мундир Игельстрёма, чтобы осмотреть рану.
Генерал открыл глаза, уже наполнявшиеся смертной мутью. Узнал своего заместителя, судорожно схватил его за руку и прошептал почти бескровными губами:
- Крепость! Крепость удержи, Платоша!
Карпухин плакал, понимая, что сжимает в руках уже мёртвое тело своего командира и товарища, с которым успел сдружиться. Так его и застали выбившие дверь охранники. Первым в кабинет ворвался майор Стацкевич, демонстрируя порванный мундир и кровоточащую ссадину на лице.
- Игельстрём умер. — произнёс Карпухин, не поворачиваясь к вошедшим.
- Платон Абрамович, — заговорил Стацкевич, тон его был растерянный и даже где-то детский, — Казачки-то из эскорта некрасовцами оказались. Пытались второй бастион захватить и ворота цитадели. Хорошо, что мы догадались за ними приглядывать. Что же теперь будет?
- Что будет, что будет! – спокойно произнёс Карпухин, закрывая мёртвые глаза друга. - Воевать будем, что нам остаётся…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Из Петербургского карантинного двора вышел хорошо одетый человек, несущий в руке небольшую кожаную сумкой-калиткой[7], недавно начавшую производиться в России. Такие калитки пользовались популярностью у средней руки торговцев, ибо могли вместить в себя все вещи, необходимые для нескольких дней дороги. Очевидно было, что купил он её уже здесь, на карантинном дворе, ибо за рубеж их ещё не возили.
Сложно было понять, кто этот приехавший в Россию человек – обедневший, но держащий марку, дворянин или мелкий торговец, решивший заработать на быстрорастущем русском рынке. Однако для молодого человека, щеголявшего военной выправкой, пусть и одетого в статское платье, личность гостя не была секретом.
- Господин Пьетро Доро, добрый день! Прошу следовать со мной! – тихо произнёс он по-итальянски и указал на стоя́щую неподалёку открытую коляску.
- А Вы кто? – сузил глаза иностранец и крепче сжал ручку калитки.
- Я от месье Дени. Приношу свои извинения, что не сказал это сразу. Вас ждёт господин Бурцев.
- Он из Тайной экспедиции? – со страхом произнёс Доро.
- Что Вы! Он столоначальник в местном отделении Земского приказа, ведает порожными и прочими документами.
Ехали быстро, отделение было недалеко от порта, итальянец не смог даже увидеть город. Сам Бурцев оказался весьма представительным мужчиной. Он молча указал Доро на кресло в кабинете, дождался, когда закроется дверь и сказал неожиданно гулким басом:
- Я рад, что Вы смогли добраться до России до начала войны, господин Бальзамо, сейчас это бы заняло значительно больше времени, да…
Бальзамо, а это был именно он, испуганно вздрогнул:
- Вы знаете, кто я?
- Не волнуйтесь, я единственный, кому в Петербурге известно, кто Вы такой. – успокоил собеседника Бурцев, — Не передумали ещё уехать в Восточные наместничества?
- Наоборот, ещё больше хочу! Слишком уж жарко становится в Европе.
- А где Ваши сопровождающие? У меня были све́дения…
- Теперь я один, господин Бурцев.
- Что же… Хорошо. Тогда так. Вот Ваша подорожная – отныне Вас зовут Иван Донатович Яркий. Уроженец Триеста, пятнадцать лет служили при нашем посольстве в Вене, получили русское дворянство. Ямские грамоты до Петропавловска. Рекомендательные письма к наместникам Камчатскому и Аляскинскому. На Ваше имя открыт счёт в Императорском банке на сто двадцать тысяч рублей. – чиновник деловито передавал Бальзамо документ за документом, — Ну и, наконец, патент на майорский надел. По его предъявлении Вы получите права владения на земельный участок и заключения рядов с крестьянами.
- Спасибо! – Бальзамо вскочил, выронил бумаги, попытался их подхватить.
- Не волнуйтесь Вы так, Иван Донатович. Всё нормально? – участливо поинтересовался Бурцев.
- Да-да, извините, нервы…
- Выпейте. Вам, мне кажется, это необходимо. – с доброй улыбкой, столоначальник протянул гостю бокал с напитком, распространяющим невероятно приятный аромат трав.
- Благодарю! – итальянец сделал глоток и округлил глаза, — Что это?
- Китайка – на двух сотнях травок, корешках, плодах, семенах, ягодах, медах, в Царёвом городище в Свято-Арсеньевом монастыре делают. Мне доктора рекомендуют для успокоения нервов. – Бурцев снова присел на своё кресло, устало прикрыв глаза, — Как там, в Париже? говорят, что сожгли Люксембургский дворец[8]?
- Вы были в Париже?
- О да… Я служил в русском посольстве. Шесть лет, знаете ли. Молодые годы там провёл. Женился… — мечтательно проговорил чиновник, не открывая глаз.
- Да, Париж совсем не тот, что был раньше. – начал рассказывать Бальзамо, сжимая бокал, — После того, как король арестовал герцога Орлеанского, чернь совсем распоясалась. Дворяне мутят воду, клирики их поддерживают. Даже войска, того и гляди, к ним присоединятся. Если бы арестовали не одного герцога, но у короля мало для этого духа.
Во всех трактирах судачат о том, что Луи слаб и безволен. Всем рулит его жена, которая тратит в день чуть ли по миллиону ливров. Брат короля получил всю власть в Тулоне, говорят, что именно от такой
