Рейд за бессмертием - Greko
А еще я сейчас увижу легендарного Шамиля!
С нами было несколько жителей аулов Чиркей и Унцукуль. Захватили их на случай, если имам откажется говорить по-турецки. Один из них, Чаландар, насмешливо спросил знакомого по аулу мюрида:
— Откуда столько безбородых воинов в ваших рядах? Где их белые чалмы?
— Это наши люди. У нас мюридом называется тот, кто выказал повиновение всевышнему Аллаху, кто придерживается его религии, а не тот, кто надел чалму.
— Так! — согласился Чаландар и насмешливо добавил для нас по-русски. — Они нарядили женщин в черкески и дали им оружие. Рабов сюда нагнали. А все для того, чтобы показать, как много у них осталось воинов.
— И женщины могут стрелять! — осек я его ухмылку, совершенно неуместную в нынешних обстоятельствах.
«Чего он добивается? Чтобы переговоры сорвались, не успев начаться?»
Внезапно ряды воинов расступились, и к нам вышел Шамиль. Я узнал его сразу. Сорокалетний, он не сильно отличался от своих куда более поздних портретов. С телом и грацией настоящего воина, одетый, как и все, в темную черкеску и зеленый бешмет, с кинжалом на поясе и шашкой на шнуре через плечо, он ничем не выделялся среди своих бойцов. Лишь длинный белый шлейф его чалмы, ниспадавший за плечи, отличал его статус имама, а величавая походка — военного вождя. И умный пронзающий до дна души взор…
Он приветствовал нас. Я ответил по-турецки.
— Удобно ли почтенному хазрату говорить на этом языке?
— Я знаю много языков. С аварским я иду в бой, на кумыкском изъясняюсь с женщинами, на чеченском шучу, на турецком пишу падишаху, а на арабском говорю с Аллахом… Если тебе удобнее изъясняться на турецком, так тому и быть. Прошу, присаживайтесь.
Пулло сглотнул. Он явно волновался. Отдавал себе ясный отчет в важности встречи. В ее исторической и политической важности! И в ее опасности! Он неуверенно опустился на ковер, скрестив ноги по-татарски («Знаток — отметил я про себя. — Не станут горцы хмыкать и звать его женщиной»). Шамиль присел рядом, причем, подложил под себя полу генеральской шинели. От меня не укрылось его хитрое действие.
«Неужели он зафиксировал Пулло, чтобы уж наверняка заколоть его кинжалом, если что-то пойдет не так? Или в этом жесте есть некий сакральный смысл, которого я не понимаю? И один мюрид, подобравшийся ближе, с бебута руки не отпускает».
Шамиль заметил, что я все вижу. Тонко улыбнулся.
— Ты, драгоман, носишь русский мундир как-то по-своему. Такое впечатление, что он тебе не так привычен, как другая одежда. И смотришь не туда, куда обычно глядят наибы урусов.
— От вашей проницательности, имам сахиб, ничему не скрыться. Я много лет провел в Черкесии. И черкеска мне столь же привычна, как и мундир.
— Мне бы хотелось с тобой поговорить о той земле. Как там с исламом? Так ли крепки в вере наши братья, черкесы, как мои люди? Увы, сейчас не время. Но кто знает, быть может, нам доведется еще встретиться? Теперь же послушаем, что скажет нам генерал.
Пулло откашлялся. Достал из кармана лист бумаги. Начал говорить. Я переводил, повторяя каждый пункт несколько раз, начиная со второго:
— Славнейший сераскир, генерал Граббе, победитель Ташив-ходжи и аула Аргвани, поручил мне передать следующие пункты соглашения, которое должно быть заключено. Первое. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом. Это выполнено. Второе. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются русскому правительству; жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию русского императора.
Тут же поднялся гневный ропот. Шамиль слушал с каменным лицом. Пулло невозмутимо продолжал, а я вслед за ним, повысив голос:
— Третье. Все оружие, находящееся ныне на Ахульго, забирается как трофеи.
— Это позор! — закричали мюриды. — От нас хотят безоговорочной капитуляции.
— Четвертое. Оба Ахульго считать на вечные времена землею императора Российского, и горцам на ней без дозволения не селиться.
Пулло закончил. С легким поклоном головы передал Шамилю листок бумаги. Мюриды продолжали шуметь, сжимая оружие все крепче и крепче. От их взглядов можно было прикуривать.
— Сейчас они кинутся на нас! — с тревогой, но бодро сказал капитан Вольф. Он напросился на эту встречу, несмотря на свои раны. И, по-моему, об этом не жалел: опасность его бодрила.
Пулло поспешил разрядить обстановку. Использовал домашние заготовки.
— Имаму не о чем беспокоиться. В русском лагере ему ничто не угрожает. Что же касается его дальнейшего местожительства, это обсуждаемый вопрос. Шамиль может временно поселиться или в Ставрополе, или в аулах, чьи старшины известны преданностью нашей власти. В Умахан-Юрте или в Больших Кулларах, или в Самашках…
Шамиль продолжал молчать. Прежде чем он ответил, вмешался его дядя, представившийся Бартиханом:
— По нашему обычаю, прежде чем принять решение, нужно посоветоваться с учеными и старыми людьми, которые здесь отсутствуют. Мы вернемся в аул и их спросим.
— Вечные их отговорки! — в сердцах бросил Пулло. — Скажите им, Константин Спиридонович, что у них сутки, чтобы определиться.
Не успел я перевести эти слова, как раздались напевные звуки азана. Мулла в ауле возвестил, что пришло время намаза.
— Почему так рано? — удивился генерал.
Шамиль встал и произнес единственные слова за все время переговоров:
— Нет речей после призыва на молитву.
Он, не прощаясь, удалился, не среагировав на мои слова о сутках на принятие решения.
— Что все это значит⁈ Что за игры⁈ — разъярился Пулло.
Я пожал плечами.
— Похоже, нам стоит удалиться.
— Он что, рассчитывал, что мы повторим ошибку Клюгенау? — удивился Вольф. — Напрасно мы ждали успеха от личного свидания. Нам уделили всего полчаса.
Я смотрел в спину уходящего Шамиля, этого великого человека, и не мог прийти в себя от собственного же вывода. Я бы мог его предостеречь. Рассказать, если он меня выслушает (что крайне сомнительно), о печальном конце, который его ждет. О предательстве самых близких. О вынужденной сдаче в плен. Об унизительном существовании на правах почетного пленника под
