Рейд за бессмертием - Greko
«Тесаки-то тяжелые в поход не взяли. А тут, глядя на Девяткинский горлорез, вооружились. Нужно будет по прибытию в квартиры издать приказ об изменении полковой формы. Кое-что можно использовать. Изобретатели! — хмыкнул он. — Жить захочешь, и не такое придумаешь!».
Все ж генерал-майор был отличным командиром полка, этого у него не отнять. Он подмечал все нюансы службы и доверял солдатскому чутью.
— Шинели хоть наденьте, позорники! — по-отечески махнув рукой, буркнул Пулло на прощание и пошел собираться.
Его ждали переговоры с Шамилем, и он всерьез опасался за свою жизнь. С этими фанатиками никогда не знаешь, чего ожидать.
— Нашел дураков в шинели на жаре стоять! — хмыкнул Вася ему вслед. — Братцы, отчего папаха такая тяжелая?
— Мы тебе долю с добычи, что с горцев сняли, выделили. И в подкладку папахи зашили. Если б не твоя идея папахи носить, многие без башки бы остались. Рубятся они, черти, знатно. А папаха иной раз выручает.
Вася впечатлился. И восхитился солдатской смекалке. Ничего не скажешь, по-пацански сослуживцы поступили. И с выдумкой.
— Вы что, монетами дополнительную защиту голове соорудили⁈
— Ну, все так! — довольно ответили куринцы.
К ним уже бежал адъютант Граббе, чтобы произвести развод караула.
… Жаркий день тянулся бесконечно, но и интересно было наблюдать движение у генеральской кибитки.
То набегут офицеры штаба с докладом. То явятся просители-старики из ближайших аулов на коленях выпрашивать у генерала милости Шамилю. То прискачет на одной ножке обряженный в черкеску мальчишка — тот самый сын Шамиля — и начнет всех подряд спрашивать о чем-то на своем языке и дергать за рукав. За ним поспешал вылитый головорез в изодранной охряной черкеске и стоптанных чувяках. Длинноносый, с впалыми щеками и злыми глазами, глядящими с подозрением из темных, как пещеры, провалов, он явно чувствовал себя неуютно в окружении врагов и не отпускал руки с рукояти кинжала.
— Говорят, Граббе спросил этого абрека: «Что, лучше никого не нашлось, кроме тебя?» А он давай дерзить: «Лучшие отправлены к лучшим, а меня отправили к тебе», — услышали караульные слова проходивших мимо офицеров.
— Ага, лучшие отправились к праотцам! — усмехнулся Вася. — Остались лишь такие, завалящие![2] Но и тех нам с лихвой хватит. Чует мое сердце: переговоры завершатся пшиком!
— Типун тебе на язык, братец! Сколько уже можно⁈ Надоели эти горы, хуже горькой редьки!
Генералу Граббе в этот момент, похоже, надоели не горы, а беспардонность Джамалэддина. Он ласково потрепал вихры сына Шамиля, сунул ему кусок сахару и через переводчика сердито отчитал Юнуса. Тот подхватил мальчонку и унес в палатку, которую делил с Чаландаром.
— Скажи мне, сосед, можно ли верить обещаниям урусов? Что будет с Джамалэддином? — спросил мюрид односельчанина. — Хоть мы с тобой враги, но выросли в одном ауле. Признайся честно, прошу тебя.
— Мы не враги с тобой, — пыхнув трубкой, ответил Чаландар. Он наклонился к уху собеседника и зашептал. — Меня послал Джамал. Ты же знаешь, нет в Чиркее более преданного имаму человека. Старейшина приказал мне войти в доверие сераскира урусов и, как видишь, у меня получилось.
Глаза Юнуса удивленно расширились:
— Так!
— Не верь урусам, они обманут. Мальчика увезут в Петербург. А Шамиля, если он выйдет из крепости, посадят в Грозной под замок и приставят к нему стражника с ружьем.
— Я убью этого обманщика, сераскира! — вскричал Юнус, хватаясь за кинжал.
— Тише! Еще слово — и ты выдашь меня!
Юнус сделал над собой усилие и разжал руку.
— Говори!
— Нужно сообщить имаму о русских планах. Я подскажу Граббе, что ты пользуешься доверием Шамиля. Он отправит тебя узнать о решении, принятом после сегодняшних переговоров. Тогда ты все и передашь вождю.
— Выходит, нет другого выхода, кроме как умереть с честью? Тогда я должен остаться в Ахульго, чтобы разделить судьбу Шамиля. Могу ли я положиться на тебя? Сможешь заменить меня и стать для Джамалэддина тем, кто даст ему исламское воспитание?
— Можешь! — кивнул Чаландар. — Но зачем умирать? Нужно бежать! Джамал все подготовит. Спуститесь ночью, когда разгорится новая битва, с утеса и переберетесь через Койсу. На левом берегу вас будут ждать лошади и верные люди.
— Имам не оставит своих людей в разгар сражения!
— Тогда сделайте это, когда битва будет проиграна. Тебе придется уговорить Шамиля пойти на этот шаг ради будущего торжества ислама на Кавказе.
— Я постараюсь, Чаландар, постараюсь.
Переводчик удовлетворенно кивнул.
Юнус невидяще глядел в стенку палатки. В его сердце разгоралась надежда.
Коста. Ахульго, 17 августа 1839 года.
— Сдача? Мы опоздали? — заволновались офицеры при виде белого флага над Ахульго. — Какое несчастье!
— Спокойно, господа! Уверен, и на нашу долю выпадет жаркое дело!
Все поспешили добраться до лагеря, чтобы узнать последние новости. Не доезжая штаб-квартиры, остановились. Наскоро отряхнули мундиры. Надели эполеты. Штабные повязали шарфы. Все, у кого были, нацепили ордена.
Отправились к кибитке генерала представляться. Граббе — само спокойствие и выдержка — разгуливал перед ней.
— Вы не спешили, господа! — упрекнул он ширванцев. — Дорого яичко к пасхальному дню! Впрочем, еще не кончено. Не исключаю, что и вам придется понюхать пороху и дыму Ахульго. В вашем полку убийственная нехватка офицеров. 36 человек![3] Полковник Врангель уже отправлен в Темир-Хан-Шуру, поэтому распределением по батальонам и ротам займется временно назначенный командиром полка подполковник Быков из апшеронцев и начальник моего штаба генерал-майор Пулло. Дожили, на место ваших товарищей пришлось назначать артиллеристов.
Офицеры переглянулись. Звучало так, будто сами ширванцы виноваты в безумных потерях. Будто они по собственной воле стояли, как часовые на посту, под ужасным огнем мюридов и не смели отступить без приказа.
— Нам достался на Граббе, а Гроббе, — тихо шепнул Веселаго товарищам.
— Вы что-то сказали, капитан? — немедленно откликнулся Граббе, но сразу переключил внимание на меня. — Что тут делает эриванец?
— Поручик Варваци! Отправлен в Чеченский отряд по личному указанию Государя Императора!
Генерал-адъютант нахмурился.
— Что у вас за вид, поручик?
Я недоуменно передернул плечами. Казалось, моя форма на фоне убитых в хлам мундиров офицеров отряда была очень даже ничего! Про солдат и говорить не о чем: форма походная №1 — лохмотья второго срока.
— Почему налысо брит? — не унимался генерал.
