Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
Уже в поезде Татьяна, конечно, успокоилась и почти согласилась со своим внутренним голосом, который упрямо твердил, что это был очень опрометчивый поступок — неизвестно же, как я восприму известие о том, что стану отцом, может, подобно Высоцкому начнут гонять её прямо на привокзальной площади незнакомого города. Но она мужественно выдержала четырнадцать часов дороги, за которую заплакала всего два раза.
* * *
Потом, после всех сказочных процедур, у нас с ней был долгий разговор по душам и моё предложение о женитьбе, хотя душой я понимал, что сложно рассчитывать на верность женщины, которая несколько лет фактически приносила себя в жертву Высоцкому. Через год Татьяна вернется обратно на Таганку, откуда Высоцкого никто, конечно же, не прогонит, и неизвестно, что она сделает, если тот протрезвеет, соберется с мыслями и упадет ей в ноги.
Но по моим представлениям о жизни, ребенок должен рождаться в полной семье, ну а как сложится потом — бог весть; поэтому я и предложил Татьяне стать моей женой. К моему удивлению, она не стала соглашаться сразу и кричать «да» на моё предложение, а взяла время на «подумать». Я согласился, что подумать ей не помешает — она действительно была немного не от мира сего, но для артистов это, скорее, правило, а не исключение.
Татьяна думала уже два месяца, полностью взяв на себя обеспечение моего существования в Сумах. Сам город ей, кажется, понравился, она постоянно гуляла по его пыльным улочкам, ходила по магазинам и готовила мне по будням завтраки и ужины, а по выходным — и обеды с полдниками.
Кулинарные способности Татьяны меня немного удивили, но потом я осознал, что в 1972 году проще найти воду на Луне, чем не умеющую готовить советскую девушку. Всяких закусочных и столовых в стране на всех не хватало, и любая женщина вынуждена была проводить у плиты уйму времени, чтобы прокормить своего мужика. Исключения были, конечно, куда без них, но я подозревал, что у этих исключений родители работали либо на Старой площади в ЦК КПСС, либо в других подобных структурах, а мажорам умение готовить ни к чему — за них это делала прислуга родителей.
Татьяна к мажорам не относилась, её родители — вернее, мать и отчим — были самыми простыми по любым меркам люди, и было удивительно, что в такой семье выросла девушка, очень похожая сразу на всех итальянских кинозвезд сразу. Конечно, это сходство было очень условным, лишь в некоторых ракурсах, но у Татьяны была живая мимика, которая быстро западала прямо в сердце после очень недолгого общения. Мне и самому хотелось видеть эту девушку и её гримаски снова и снова.
В общем, Татьяна действительно была идеальной женой. Правда, она поставила мне условие, которое я, впрочем, принял без возражений — я не должен был при ней играть на гитаре. Гитару я спрятал в кофр, кофр убрал в шкаф за зимнюю одежду и накрыл дополнительно лишним покрывалом. Ну а тягу к музыке компенсировал сейшенами с бывшей группой Савы. Ребята против моего присутствия не возражали, они вообще уже считали меня за своего, да и с новым пареньком мы быстро нашли общий язык. Так что жизнь у меня была такая, что в ней не было места никаким украинским националистам любого разлива.
* * *
— Витя, всё готово, мой руки и садись, — донесся из кухни голос Татьяны.
За мытьем рук Татьяна почему-то следила очень строго, но я считал, что любой человек имеет право на странности. Мне это было нетрудно, ей приятно — а что ещё нужно для гармонии в доме? С ещё одной её странностью я боролся, но без особого успеха — она не любила, когда я готовил простые вещи, которые умел. Впрочем, ещё один проведенный на скорую руку сеанс психотерапии показал лишь обычный страх стать ненужной — и с ним приходилось считаться, хотя я был уверен, что когда-нибудь Татьяна от него избавится.
— Как обстановка в театре? — поинтересовался я, подвигая к себе тарелку с картошкой и котлетой по-киевски.
В театр Татьяну устроил я — заглянул к Чернышеву после майских праздников, подарил бутылку самого лучшего коньяка, добытого не без помощи полковника Чепака, и поблагодарил за подготовку художественной самодеятельности. Третье место нашей «труппы» худрук поначалу принял негативно, но я полунамеками объяснил ситуацию с языковыми требованиями, на что он покивал понимающе — в театре из-за этих требований играли инсценировки Шевченко и Украинки, на которые народ, откровенно говоря, не ломился и лишний билетик у входа не выпрашивал. Поэтому мы оба посчитали результат конкурса нашей общей победой, под это дело слегка ополовинили ту бутылку — и между рюмками я упомянул, что в городе появилась актриса Больших и Малых театров прямиком из Москвы. Чернышев заинтересовался, но когда узнал детали, поскучнел, согласившись лишь, что Татьяне желательно поддерживать форму. У него даже нашлась половина ставки — то ли случайно, то ли приберегаемая как раз на подобный случай, он взял Татьяну на договор — и уже со следующего дня та включилась в репетиционный процесс, а потом даже несколько раз выходила на сцену, пусть и не в главных ролях. Кажется, ей это даже нравилось — она действительно хотела быть нужной и востребованной.
— Нормальная обстановка, — она чуть улыбнулась. — С Таганкой не сравнить. Но они на следующей неделе уезжают на гастроли, а я не могу поехать с ними. И мой договор заканчивается… Не уверена, что его стоит продлевать. Это неправильно.
— Неправильно, — согласился я. — Через неделю меня ждут в Москве.
— Как в Москве? — вскинулась она и тревожно глянула на меня.
— Вот так, — я вернул улыбку. — Это вы, актеры, птицы вольные. А я человек служивый, приказали — надо выполнять, а не спрашивать. Но неделю дали, значит, ничего страшного или срочного.
Это было не совсем так. В советских условиях актеры тоже были служивыми людьми, поскольку где-то служили в обязательном порядке — в театрах, при киностудии или в театрах-студиях киноактера, который имелся в каждой уважающей себя республике. Но сейчас Татьяна была именно что вольной птицей. Я её мог даже оставить в Сумах — она нашла общий язык и даже подружилась с матерью «моего» Орехова, а у той в начале июня вдруг появилась собственная однокомнатная квартира. Я тогда старательно радовался вместе с ней, удивляясь щедрости руководства сахарной фабрики, которая вдруг вспомнила про бытовые условия ветерана войны и труда, и ни слова не сказал про запоздалый подарок щедрого Чепака. Это был, кстати, ещё один повод ничего не делать с украинскими националистами, а отложить эту проблему до возвращения в Москву.
Я рассказал Татьяне про звонок своего начальника, но опустил ту часть, которая связана с моральным разложением, чтобы под этим не понимали неведомые мне жалобщики. Если я верно понял намеки полковника Денисова, он этой жалобой собирался подтереться — то ли сам, то ли с моей помощью. Но это можно было выяснить лишь в нашем управлении.
— Ты со мной? Или останешься с Ольгой Николаевной? — на всякий случай дал ей возможность выбора.
Татьяна решительно помотала головой.
— Нет, с тобой, — сказала она. — Город хороший, но я к нему никак не привыкну. Да и что я тут буду делать без тебя?
— То же самое, что и со мной, только без меня, — я снова улыбнулся, показывая, что шучу. — Мама в тебе души не чает, с театром можно договориться, чтобы ещё на месяц договор продлили, часть труппы у них наверняка тут останется, можно продолжать репетиции…
