Аргентинец поневоле (СИ) - Дорнбург Александр
Мычание коров переходит на какие-то запредельные частоты звуков. Это становится невыносимо слушать. Короче, обыкновенный фашизм, во всей своей красе. Все присутствующие, словно жрецы кровожадных культов, вытаскивают свои ножи из-за пояса, ожидая момента, когда и им будет позволено отрезать кусок от тела измученной коровы. При виде такой картины мороз по коже продирает…
Затем, гаучо, нацепив сочащиеся горячей кровью куски мяса на деревянные палочки или прямо на лезвия своих ножей, начинают жарить их над огнем. Кровь, капает на огонь, шипит, и в этом шипении слышится слабый отзвук предсмертных хрипов животных. От огня поднимается легкий дымок со специфическим запахом, но у гаучо он не вызывает никаких неприятных эмоций и не мешает им тут же отправлять это мясо к себе в рот.
Откусят прожарившийся кусочек от большого куска и снова суют его в огонь, нахваливая вкус этого «асадо кон куэро» [мясо с кожей], большого деликатеса, по их понятиям. Вот какие это люди — зубастые, злобные, с каменными сердцами.
Добавлю, что и в степи гаучо не сильно усердствуют, пустив свое скотоводство на самотек. Лошади организуются в табуны, быки и коровы в стада и так самостоятельно отбиваются от хищников. Стада перемещаются по пампе как хотят и куда хотят. Максимум гаучо оставляют их на попечение своих собак.
Когда путешествуешь через пампу, едва ли час пройдет без того, чтобы не встретить здесь стадо. Считается, что в среднем на каждом квадратном километре пампы пасутся двадцать тысяч овец, триста, а в самые благоприятные по погодным условиям годы, когда не бывает засухи, до восьмисот голов крупного рогатого скота.
Сами гаучо занимается лишь клеймением животных. Тоже дикий обычай, когда в животину тычут раскаленной железякой, прижигая ей шкуру для образования символичных шрамов. Частная собственность здесь свята, так что завидев в степи любое стадо, каждый отбирает только своих животных.
Сами владельцы поместий, чьи стада и пасут гаучо, трудятся еще меньше. Как правило эстансьеро дает пастухам указания относительно лишь своих намерений продать или, наоборот, купить партию животных, причем, как правило, незадолго до проведения больших ярмарок в «саладеро». Этим словом, образованным от испанского глагола «салар» — «солить», обозначается большое строение, являющееся одновременно бойней и местом, где засаливают шкуры убитых животных и перерабатывают их мясо и жир.
Одно из самых знаменитых саладеро находится в местечке под названием Фрай-Буэнос, где производится лучшие мясные продукты.
Жизнь однообразная, суровая, монотонная, отдаленность от школ и прочих очагов цивилизации, невозможность при таком образе жизни получить хотя бы элементарное образование, постоянное общение с полудикими животными, конечно, сказываются, на психологии и поведении гаучо. Тонкие материи ему непонятны и недоступны.
И это одна из причин того, что в Аргентине постоянно происходят то революции, то мятежи, а если и не происходят, то все равно идет какое-нибудь брожение, зреют заговоры, за которыми непременно следуют новые катаклизмы в жизни общества.
Исходный же импульс этого брожения, если глубоко разобраться, — горячность и постоянная готовность гаучо при малейшем намеке на то, что его честь как-то задета, выхватить из-за пояса свой кинжал. И чем чаще это происходит, тем, естественно, быстрее и шире, вплоть до высших слоев общества, распространяется всякого рода нетерпимость к чужому мнению или действию.
Вот и получается, что каждая очередная перетряска в правительстве, — не что иное, как вполне логичное завершение цепочки событий, начавшейся с угрожающего размахивания ножом или пистолетом по любому поводу и вовсе без оного, хотя внешне пастух из пампы и государственный чиновник или армейский офицер вроде бы ничем между собой не связаны.
Вот каков гаучо! Вот в чем фокус!
Долго ли, коротко ли продолжалось наше путешествие, только на пятый день с того момента, как мы выехали из Палермо, забравшись в такие дебри из которых можно и не выбраться, наш дилижанс достиг поместья Рохаса. Станция конечная, мне пора на выход…
Глава 20
На эстанцию мы прибыли в разгар дня. Как я уже упоминал, эстансия «Лос-Серрильос» насчитывала 216 тыс гектаров, то есть семьдесят четыре квадратных лье земли, и триста тысяч голов крупного рогатого скота. Кроме этого, все имения Рохаса прекрасно управлялись и приносили гораздо больше хлеба, чем у других.
Здесь было на редкость многолюдно. Происходило какое-то сельское соревнование, привлекшее целое скопище народа. Загнав в корраль табун необъезженных лошадей, их поочередно выпускали через ворота, над которыми лежала перекладина; по условию «царем горы» или «генералом» становился тот, кому удавалось спрыгнуть с перекладины с громким воплем «Ап!» на одно из этих диких животных в тот момент, когда оно стремительно выбегало через ворота, и, без седла и уздечки, не только проскакать на нем под крики «берегись», но и привести его обратно к воротам корраля. Кругом — дым коромыслом! В общем, родео!
Избранный подобным способом «чемпион» был, безусловно, большим ловкачом и прекрасным наездником. В этом испытании доказал свою необычайную ловкость какой-то невысокий, ширококостный и плотный мужчина, брюнет, черный как грач, возрастом лет за тридцать. С хорошим гаком. И с весело оскаленными, сверкающими зубами на смугловатом лице. На фоне других ему не было равных.
— Кто это? — спросил я, лениво наблюдая состязания и поставив свои сумки на землю, у какого-то пеона с глумливой физиономией.
— Как кто? — удивился тот, снисходительно кривя губы в усмешке. — Это же сеньор Рохас, наш батюшка и кормилец!
Так вот как развлекается реакционная буржуазия! Контрреволюция, однако!
Действительно, Хуан Рохас, этот Чингисхан пампы, решил стать лучшим гаучо среди всех гаучо. И немудрено! Что наша жизнь? Игра! И люди в ней актёры.
В жизни цивилизованных людей нет более обычного явления, чем подчинение многочисленных армий никудышным и дурным генералам, а политических партий — тупым и невежественным вождям. Можно тут вспомнить хотя бы русских царей — вот где легко наберется целая галерея примитивных идиотов.
Среди гаучо подобное явление немыслимо. Люд здешний дик и своенравен. Почтение к начальству никакого. Скорей наоборот. Глава их всегда лучший из них. Он может достичь этого отличия только после общего признания его выдающихся достоинств.
Свое влияние и свое значение такой человек может приобрести не иначе, как лихо сидя на спине дикой лошади, с лассо в руке, он должен постоянно проводить ночи под открытым небом, знать пустыню как свои пять пальцев, должен смеяться над всякой военной и гражданской властью, словом, над всем, что исходит из городов, от людей или законов.
Бесполезно пытаться подчинить себе гаучо, не учитывая главных черт характера этих людей, зато тот, кто усвоит их и умеет вовремя показать это, сделается любимым начальником гаучо — он может руководить ими и делать с ними то, что захочет.
Таков был Рохас, нынешний глава партии федералистов провинции Буэнос-Айрес. Выбрав его своим потенциальным главой, партия уже считала себя победительницей, хотя она только собиралась покупать эту победу над своими политическими противниками ценой чести и свободы своего отечества, о чем она очень хорошо знала, когда передала страну в руки настоящему степному бандита, махровому кулаку, тщательно маскирующегося под пролетария, который рано или поздно должен был растоптать копытами своих диких лошадей те права, которые эта партия пыталась осуществить в федеральной системе Аргентины.
Одним словом, федералисты не были обмануты, тем более, что они прекрасно знали Рохаса, с пятнадцати лет. А будучи еще шестнадцатилетним мальчиком, этот непокорный сын был постыдно изгнан своей семьей. Как известный смутьян и мудрец. Но он вернулся преображенный!
С помощью такого рода средств, как я сейчас наблюдал, и подражая в своей одежде и поведении гаучосам, он приобрел в стране безграничную популярность, а вместе с тем и деспотическую власть. Это был царь и бог в краю гаучо.
