Аргентинец поневоле (СИ) - Дорнбург Александр
Любой горожанин плохо сидит на лошади, он не способен обойтись без посторонней помощи в пампе и в пустыне, еще более не способен достать себе те вещи, в которых чувствует непреодолимую нужду, наконец, житель города не умеет остановить быка неизменным лассо гаучо, ему противно погрузить свой нож по самую рукоятку в горло животного и он не может видеть без дрожи своей руки, обагренной кровью.
За все это гаучо и презирает цивилизованных жителей; презирает он и законы, так как они выходят из городов, а вольный и горячий сын пампы не нуждается в посторонней помощи, имея свою лошадь, лассо и пустыни, где он может жить, не боясь никого.
Вот эта-то раса, или этот класс людей, и образует, собственно говоря, аргентинский народ, подобно урагану проносятся полудикие гаучо вблизи городов и поселений. Словно вихрь разрушения.
И при этом все аспекты жизни крайне примитивны до ужаса. Никаких кибиток и юрт гаучо не имеют. Не додумались. Мужчины бродят по степи за стадами, благо зимы здесь нет и спят прямо на голой земле, завернувшись в плащ. В сезон дождей они могут прихватить с собой какой-нибудь кожаный полог, который нацепят на куст или кактус. Вот и все жилище. Тогда женщины или дети должны жить в стационарной хижине. И гаучо далеко не может кочевать, чтобы не покидать надолго свою семью.
Но что это за хижина! В Аргентине «ранчо» именуют небольшие саманные мазанки, унылые и гадкие, сильно смахивающие на маленькие курятники, крытые соломой или камышом.
Учитывая, что пыльные бури ураганной силы в степи не редкость, а ветрозащитных лесополос тут нет, то частенько эти крыши развевает по ветру.
Оттого очень часто стены таких домишек на целый метр уходят в землю. Их обитатели слышали, конечно, кое-что о том, что в городах многие люди пользуются разной мебелью, но сами привыкли во всех случаях жизни обходиться маленькими скамеечками и гамаками. Чаще же всего столы и стулья у них заменяют черепа лошадей и быков.
На всем лежит печать скудости. Свои нехитрые трапезы жены гаучо готовят на очаге, выложенном из глины, потому что камни в пампе — большая редкость. Этому очагу не требуется никакого дымохода, его роль с успехом выполняют отверстия в стенах.
Дыра побольше, начинающаяся от пола, — это вход, дыры поменьше и начинающиеся повыше — что-то вроде окон. Я говорю «вроде», потому что ни стекол, ни рам эти окна не имеют, разве что какой-нибудь «умник» приспособит промасленный лист бумаги вместо стекла, но такое здесь редко увидишь, подобные вещи в пампе расцениваются как глупое и ненужное излишество. Убогие жилища для бедных людей…
Аргентинские гаучо, как правило, метисы и чрезвычайно гордятся своим происхождением от пришельцев из далекой Испании, несмотря на то, что их затерявшиеся в глубине веков европейские предки, некогда полюбившие прекрасных индеанок, не оставили своим южноамериканским потомкам ничего, часто даже собственного имени.
Кроме несколько гипертрофированного чувства собственного достоинства, гаучо унаследовали от своих испанских предков, пожалуй, еще одно свойство человеческой натуры, — необыкновенное, неукротимое свободолюбие. Эти два качества, соприкоснувшись друг с другом, создали в условиях крайней бедности характер независимый и вспыльчивый. Понторезы здесь еще те.
Я имею в виду, конечно, так сказать, типические черты гаучо, свойственные одному человеку в большей степени, другому — в меньшей. Но, так или иначе, а все гаучо — очень гордые люди, именуют и себя и друг друга исключительно «кабальеро», сами очень вежливы и невежливости по отношению к себе не выносят и не прощают. Пришьют сразу!
Тут стоит заметить, что в данном случае под вежливостью понимается не совсем, конечно, то же самое, что в Европе, но главное, что стоит усвоить, на всякий случай, — никогда не стоит с гаучо вести себя хотя бы в чем-то вызывающе. С ними стоит быть тише воды и ниже травы…
Самый распоследний оборванец, если он гаучо, обращается к другому не иначе, как «ваша милость», запросто вставляет в свою речь разные изысканные по форме словесные обороты, невзирая на недостаток, а то и вовсе отсутствие образования. Короче, все корчат из себя «благородных донов». Парадокс, но это так.
Те из европейцев, кто вздумает относиться к этим людям «по одежке», совершат огромную ошибку. Если вы тоже придерживаетесь этого ошибочного правила при знакомстве с новыми людьми, то рискуете, как минимум, услышать какую-нибудь грубость в свой адрес, к которой гаучо переходят от своей «рафинированной вежливости» так же легко и не раздумывая, как дают шпоры своим лошадям. Грань очень тонка…
А если уж гаучо, разгневавшись, перешел с вами на язык проклятий, то, учтите, тут и до удара ножом недалеко. Надеюсь, чувство меры не откажет вам в подобной ситуации, если вы, не дай Бог, в ней случайно окажетесь, то помните: остановиться никогда не поздно, и гаучо вполне может оценить ваше великодушие и готовность прощать.
С детства ездящие верхом, гаучо — искусные и неутомимые наездники. Конечно, они сидят в седле не как казаки, куда там, но в этом компоненте они все же равны таким признанным всеми мастерами верховой езды Западного полушария, как ковбои, вестмены и индейцы Северной Америки. Гаучо чаще всего можно найти в двух местах — или дома, или в седле, причем мальчика в седле можно искать лет так, примерно, с двух.
А в более старшем возрасте девочки, выросшие на ранчо, очень часто не уступают своим сверстникам в умении держаться на лошади. Женщины пампы скачут так же залихватски, как и их мужья, сидя в седле на мужской манер.
Нередко можно видеть, как семейная пара садится на одну лошадь вместе, но спинами друг к другу, лицо женщины при этом обращено назад, а сама она держится на лошади без всяких специальных для этого приспособлений. И вот в таком странном, на взгляд европейца, тандеме эти двое умудряются еще и мчаться галопом.
Кое в чем гаучо заслуживают порицания. Например, они весьма жестоко обращаются со своими лошадьми. Словно настоящие фашисты!
Гаучо ничего не стоит водрузить седло на израненную, больную спину лошади, да еще после этого резко дать ей шпоры. Лошадь надолго запоминает эту боль, и она просто безумеет, когда видит гаучо с лассо в руках. Даже еще не осознав, чем именно для нее чревата эта крутящаяся веревка, ясно понимает по угрожающей позе человека, что добра от него не жди.
Если в результате яростного сопротивления животного гаучо в конце концов задушит петлей веревки лошадь, он не только ее не пожалеет, но даже из-за того, что его собственные усилия пропали даром, нисколько не огорчится. Табуны в пампе не считаны, и он совершенно равнодушно начнет отлов другой лошади, оставив загубленную на съедение стервятникам. И если вам уже приходилось слышать о том, что пампа просто усеяна лошадиными скелетами, поверьте, это никакое не преувеличение — так оно и есть.
Удивительно, но с коровами и быками дело обстоит точно так же. То есть гаучо так жестоки к животным, что это даже удивительно для скотоводов. Никакого симбиоза тут не получается. Известно, что у корейцев, больших любителей собачатины, существуют поверье, что если щенка забить заживо, то мясо такой «отбивной» будет гораздо вкуснее. Примерно так же поступают и гурманы-гаучо.
Как бы парадоксально это ни звучало, они убеждены, что мясо коров бывает гораздо вкуснее, если непосредственно перед забоем те бывают разгоряченными, и поэтому гоняют их вкруговую по загороженному корралю. При этом так и хлещут животных кнутами. Коровы чувствуют, что их ожидает, и ревут от страха. Когда коровы станут уже, что называется, в мыле, гаучо накидывают им на шеи лассо.
Задыхающиеся животные издают жуткие хрипы и мычание. В потухающих глазах явственно читаются слова: «Сволочи вы, вот что…»
Но бессердечные пастухи хладнокровно продолжают свою живодерскую акцию: поставив коров на колени, начинают отрезать у них, еще живых, куски мяса, естественно, прямо с кожей.
