Аргентинец поневоле (СИ) - Дорнбург Александр
Один попутчик в дилижансе уверял меня, что какой-то человек, совершил убийство, и когда его арестовали, на вопрос о причине преступления бесхитростно ответил: «Он непочтительно отозвался о генерале Рохасе, и я убил его». К концу недели этот убийца уже был на свободе. Без сомнения, это было сделано приверженцами генерала, а не им самим.
Тут еще надобно вспомнить, что после ухода испанских войск приграничные форты опустели. И конные индейцы пампы стали проводить дерзкие рейды в глубь провинции Буэнос-Айрес. В поисках скота, лошадей и женщин. Так что сейчас жителям провинции приходилось полагаться только лишь на свои собственные скромные силы.
А Хуан Рохас как раз и прославился законами, которые завел со всей силой своего таланта в личных эстансиях, и дисциплиной, которую установил среди нескольких сотен своих людей, так что те успешно отражали все нападения индейцев.
Ходит множество анекдотичных рассказов о том, как круто проводил Рохас в жизнь свои законы. Один из законов гласил, что никто, под страхом заключения в колодки, не должен носить с собой ножа по воскресеньям, потому что в этот-то день и идут главным образом игра и пьянство, приводящие к ссорам, которые из-за распространенной здесь привычки драться на ножах часто имеют роковой исход.
Как-то в воскресенье в эстансию молодого Рохаса приехал с визитом губернатор провинции в парадной форме, и сам Хуан поспешил ему навстречу, как обычно, с ножом за поясом. Управляющий тронул его за руку и напомнил о законе; тогда, обратившись к губернатору, он сказал, что очень сожалеет, но вынужден пойти в колодки, и до тех пор, пока его не выпустят, он не хозяин даже в собственном доме.
Спустя некоторое время управляющего уговорили отомкнуть колодки и освободить владельца поместья, но, как только это было исполнено, тот обратился к управляющему со словами: «Теперь ты преступил законы, поэтому должен занять мое место в колодках».
Надо ли говорить, что подобные поступки приводили в буйный восторг гаучосов, у которых сильно развито чувство собственного достоинства и своего равенства с людьми других классов?
Я уже говорил, что сейчас богатый асиендеро Рохас не имеет официальных титулов и чинов, признанных диктатором Лавалье, за исключением выборного командира местного ополчения и претендента на пост главы провинциальных федералистов? И то главным претендентом на пост главы федеральной партии в стране в целом являлся беглый отставной вице-президент Алехандро Лопес.
Рохас же был провинциальным партийным бонзой и только запасным вариантом. И опасаясь недружественного визита конницы диктатора Лавалье он и собирал в поместье множество своих верных людей, чтобы суметь при случае отбиться.
А опереться Хуану есть на кого. Клан Рохасов сумел объединить под своим крылом богатейшие родовитые кланы столичной провинции: Эзкурра и Осорнио. К ним примыкали множество землевладельцев поменьше, типа Дель Кампо и прочих, которые считали Рохаса своим знаменем. Нужен был лишь толчок. Чтобы лавина сорвалась и пошла на Буэнос-Айрес.
Первым делом, чтобы вызвать интригу, я без всякого стеснения тайком переоделся за конюшней. Сменив свой запыленный дорожный костюм на свежий наряд из будущего. Благо ткани с применением синтетики не очень помялись. Вот теперь — совершенно другое дело. А по одежке встречают!
Затем, я поспешил в главный дом богатого поместья, двухэтажный особняк кремового цвета, так и сверкающий своими застекленными окнами и верандами в стиле любо-дорого, что напомнил мне старый стишок.
На Большой Садовой
Стоит дом здоровый
Живет в доме наш брат
Организованный пролетариат.
Только тут жил не пролетариат, а сиятельный «вождь мирового пролетариата».
Тут я, прорвавшись на авось, с остервенением вручил помощнику управляющего свою непонятную визитку, велев на словах передать, что полномочный и официальный представитель могущественной политической силы мирового уровня прибыл издалека для личной беседы с сеньором Хуаном.
Нынешние неспокойные времена имели множество признаков, так как хозяйский дом охраняли «красногвардейцы»: двое гаучо пугающей наружности, в плащах-пончо, накинутых на плечи и восемь человек индейцев из пампы с горящими фосфоритическими глазами, вооруженные обрезами- лупарами и саблями. Эти люди с проницательными лицами были настороже, точно сторожевые псы. А рожи у них были самые разбойничьи.
Да уж… Большие люди — большая жизнь!
— Ну что, братцы⁈ За царя, за родину, за веру⁈ — весело пошутил я,обращаясь к охранникам…
Но мой юмор почему-то никто не оценил.
В скором времени хозяйка, донья Марии де ла Энкарнасьон Эзкурра, после замужества Рохас, на которой лежало множество разнообразных дел, и которая прекрасно справлялась с ними, всемерно помогая своему мужу, пригласила меня войти. Без церемоний, оставив вещи и оружие у охраны, я, после поверхностного обыска, прошел в дом.
Внутри была обстановка как в стандартном доме-музее «дворянская усадьба первой половины 19 века». Так и казалось, что сюда ворвутся «шумною толпою» и с криками «Буря мглою…» Пушкин с Лермонтовым и Грибоедовым. Бойко рассаживаясь на атласной мебели с вычурными вензелями Луи Каторз, в стиле Людовика XIV.
То есть, по аргентинским меркам, обстановка была роскошной. Как выразился бы Шариков: «Чисто как в трамвае! Плюнуть некуда!» Первое впечатление — ошалеваешь. Так и хотелось что-нибудь душевно запеть из оперы Леонкавалло «Богема!»
Пройдя пару комнат и коридоров прихотливыми изгибами пеон-слуга с малиновым носом, типа кондового Власа Пантейлемоновича, торжественно провел меня в хозяйский кабинет.
Там и принимала меня донья Мария. Женщина лет 35, почти не пользующаяся косметикой. Впрочем, сейчас румяна на обоих континентах Запада можно достать только в считанных местах, типа Нового Орлеана, «города греха». Сеньора Рохас-Эзкурра была обычная испано-латиноамериканская матрона, родившая к этому времени множество детей, в платье дивного покроя. Столько там всего наверчено, у-у-у!
И с пытливым пронзительным взглядом, внимательных и в тоже время неуловимых глаз. Если вспомнить, что эта суровая дама, будучи по своей природе крайне подозрительной женщиной, многие годы возглавляла ( до самой своей смерти) местное НКВД, то становилось не по себе.
«Так вот ты какой местный Берия» — подумал я. — «Впрочем нет, не Берия, мегрел был последним сталинским наркомом НКВД, так что на эту роль больше подходит ее сестра, унаследовавшая пост главы карательных органов партии. Так что донью Марию можно вполне сравнить с наркомом Ежовым». Того и гляди строго спросит: «А чем Вы занимались до 17-го года, а?»
Сейчас узнаем, почем фунт лиха в застенках ГПУ!
Кроме супруги Рохаса, в кабинете были еще три крепких молодых человека. Эти добра молодцы, почему-то вытянувшие руки по швам, то ли выполняли здесь роль секретарей, то ли чиновников по особым поручениям, то ли телохранителей, а может и сиюминутных палачей.
У такого калибра людей, как правило, нет ни совести, ни собственного мнения. Сразу видно — бдят. «У нас ж в стране на каждый лье, по сто шпионов Лавалье…» Так что вражеским шпионом может оказаться каждый встречный и поперечный.
О-о, похоже, мне предстоит важный разговор. Ай, ладно! Разберёмся. Отступать мне снова было некуда, приходилось действовать по стратегии «пан или пропал». Надо пить горькую чашу ответственности. «Надо, Федя. Надо».
Всё-то им расскажи и поясни. И кто я, и откуда, и чьим родственником являюсь, и где бывал, и чем занимаюсь. И зачем сюда явился.
— Слуга покорный, — начал я без всяких предисловий свое представление, улыбаясь младенческой улыбкой.
Я хотел было замутить замысловатую словесную конструкцию, в которой по максимуму использовать галантные старорежимные обороты, чтобы все поняли, что я — человек светский. Не лыком шит. Но неожиданно понял, что могу запнуться и не вырулить из этих глубин словесности. А это будет нехорошо. К тому же, полы в комнате были хороши натерты и скользки, и я чуть было, расшаркиваясь, не потерял равновесие. И в довершение всего, я с ужасом понял, что все, что помню из «оборотов старого режима» было киношно-комедийное: «Паки, паки… Иже херувимы…»
