Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь
— Не заряжен и вычищен, — озвучил я очевидное. — Когда из него стреляли последний раз?
— Одиннадцатого сентября тысяча девятьсот семьдесят первого года, — с расстановкой произнес Гинзбург. — Целью был Гавриил Афанасьевич Уцик, вернее, Мохов, Иннокентий Михайлович. Второе имя тебе ни о чем не говорит?
Он испытующе посмотрел на меня. Я покачал головой.
— Ни о чем. Мне и первое полторы недели назад ничего бы не сказало, а Брянск на запросы пока не ответил. Возможно, докопались бы и до Мохова.
— Или не докопались, — он плотоядно ощерился. — Вы очень медленно работаете, граждане чекисты, преступно медленно. Запросы, командировки, архивы… а результатов нет! Раньше ваши много шустрее были.
— ЧК упразднили 6 февраля 1922 года, — я мысленно улыбнулся, припомнив разговор с Петром Якиром, который случился словно в другой жизни.
— Суть ваша волчья осталась! — Гинзбург едва не сорвался на крик. — Никуда эта ваша ЧК не делась, только называетесь сейчас по-другому.
— У тебя какие-то личные счеты к нашему ведомству? — холодно спросил я. — А то я знал таких, с личными счетами. Только к оплате они их предъявляли сразу всему Советскому Союзу.
Гинзбург хотел что-то сказать, но осекся, отвел глаза и пробормотал:
— Я никому не предъявляю счета, я сам могу за всё заплатить.
— Как этому Уцику-Мохову? — я кивнул на «люгер».
— В том числе, — сказал он твердо.
Я мысленно вздохнул. Гинзбург поставил меня буквально врастяжку. Ещё в Лепеле я думал тихо убрать его фамилию из составленного нами с Андреем списка — просто для того, чтобы он не светился в этом деле. Но тогда я был уверен, что лесника убила сама Тонька или кто-то из её знакомых, её мужа я в расчет не брал, хотя, конечно, смена имен и фамилий наводила на тревожные мысли. Но оба Гинзбурга остались в списке, а на мне повисла неприятная обязанность сообщить матери Орехова, что её мимолетный любовник военного времени жив и здоров, просто живет в другой семье и под другим именем. При этом я не знал, во что выльется вся эта история. Формально я не мог быть виноват в том, кем был мой отец. Но неформально с таким пятном в биографии мне действительно стоило родиться в рубашке, чтобы просто остаться в Комитете. И никакой перевод «Позови меня с собой» на украинский язык не поможет мне отмыться. Скорее всего, когда эта история закончится, моя временная командировка превратится в постоянное назначение, и я до конца времен буду подтирать диссидентские сопли за начальником Сумского управления КГБ, кем бы он ни был, и прогонять новичков через слежку за недодиссидентом Солдатенко.
«Надо, кстати, уточнить у Сухонина, с каким результатом прошел этот тест Макухин-младший», — вяло подумал я и сам испугался этой мысли. Я слишком вжился в неспешную жизнь областного города Сумы.
— А ты его как нашел? Он вроде неплохо спрятался и не высовывался особо, — спросил я, хорошо понимая, что это был бессмысленный вопрос.
Но мне нужно было время, чтобы хоть немного привыкнуть к ситуации.
— Это было не слишком сложно, — он снова усмехнулся. — Даже у таких нелюдей имеется в душе немного сентиментальности. У него мать жила под Брянском, а её соседи были моими хорошими друзьями… пришлось постараться, но это тоже не сложно, если уметь ладить с людьми. Я умею. Так вот, его мать недавно умерла, и он не удержался, приехал на похороны. Я тоже приехал. Думал, прямо там и завалю его, но он шустрый оказался, пришлось вести его до самых Ромн.
— Что же он такого натворил, что ты через столько лет сам пошел стрелять, а не сообщил в компетентные органы?
Гинзбург посмотрел на меня с вселенской тоской.
— Ты, сынок, когда-нибудь умирал три дня подряд? А смотрел, как твои друзья умирают три дня подряд?
Я покачал головой — мол, не было такого, хотя мог бы сказать пару слов относительно методов лечения пневмонии, которая появляется после заражения абсолютно новым вирусом, выведенным с использованием последних достижений науки.
— Разумеется, нет.
— А я умирал! И мои товарищи умирали! — выкрикнул он прямо мне в лицо и продолжил много тише: — И главным у них был этот Мохов, он законченный садист, чтоб ты знал. Остальные давно в расходе, из них до конца войны никто не дожил, а этот вывернулся. В Лепеле не успел до него дотянуться, сбежал, гадина… пришлось искать. Я уж и не надеялся, думал, так и помрет своей смертью, боялся этого… Но есть в мире справедливость. Жаль, не смог обеспечить ему три дня мучений…
— Надо было в живот выстрелить, — флегматично отметил я. — Выжить после такой раны невозможно, особенно если скорая помощь не сразу приедет, но с неделю мучений в больнице было бы гарантировано.
Гинзбург посмотрел на меня с недоумением.
— Откуда ты это знаешь?..
— В школе КГБ был курс по полевой медицине, — не у меня, а у настоящего Виктора Орехова, но я имел полный доступ к его памяти. — Там были рекомендации — во время боевых действий раненых с такими ранениями не лечить, если не хватает врачебного персонала. Ещё можно позвонок раздробить, но там сноровка нужна, чтобы спинной мозг грамотно повредить, тогда человек будет навсегда прикован к инвалидному креслу. В общем, не обязательно было сразу насмерть стрелять, папа. А меня ты как нашел?
Он посмотрел на меня взглядом, в котором читалось что-то вроде уважения — хотя я мог и ошибаться.
— Ну это было совсем легко, гораздо легче, чем искать ту сволочь.
* * *
Нельзя сказать, что в Лепеле я показывал чудеса конспирации, но от меня этого и не требовалось — я был всё же на своей, советской территории, а не в окружении потенциальных врагов, и приехал с какой-никакой, но официальной миссией. А уж после того, как я, повинуясь минутному порыву, навестил Антонину Гинзбург, мне стоило закладываться на что-то вроде нынешнего визита биологического отца моего нынешнего тела. А всё потому, что Лепель относительно небольшой, все друг друга знают, а начальник основного цеха ремонтно-механического завода — величина для такого городка очень внушительная. И нет ничего удивительного, что он очень быстро выяснил, в какое именно учреждение приезжал командировочный, в каком он звании и откуда прибыл. Ну а в гостинице можно было узнать и остальные подробности — например, адрес моей временной регистрации в Сумах.
— Когда я услышал, что ты Орехов, сразу понял, что ты к Антонине пришел не просто так, о войне поговорить, — Гинзбург криво улыбнулся. — Она, кстати, заметила, что ты на меня молодого немного похож, это сейчас я и шевелюры лишился, и бороду отрастил… если её сбрить, потом никто не узнает — если ты не в курсе. Очень полезное свойство бороды, многие её недооценивают. Ну а Орехов… я же помню, как ту девчушку из отряда звали, она-то как раз не шифровалась и в конспирацию не играла…
— А ты, выходит, играл? — перебил я его словоизлияния. — Так кто ты на самом деле — Алексей Иванов или Виктор Гинзбург?
