Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь
— Товарищ Маку… он занят! — секретарша не успела выбежать из-за своего массивного стола, а потому я спокойно открыл дверь и вошел в начальственный кабинет.
Саву я оставил в приемной — прикрывать себя с тыла от разъяренной фурии.
— Что такое? — раздался недовольный голос Макухина. — Лида, я же говорил, что у меня… а, Виктор! Ты по делу или как? У нас тут с товарищем Козыревым важный разговор…
Секретаря обкома по идеологии, который уже больше месяца сидел на чемоданах и готовился к отъезду в Полтаву, я знал — не лично, конечно, а как и других представителей сумских властей, которые могли повлиять на мою жизнь и судьбу. Но их с Макухиным важный разговор меня точно не касался, а вот присутствие в одном кабинете сразу двух специалистов по идеологии — бывшего и будущего — могло серьезно облегчить мою задачу. Во всяком случае, находясь на расстоянии вытянутой руки, они не смогут долго отфутболивать меня друг к другу.
— Иван, а так даже лучше! — воскликнул я, протягивая руку.
Деваться им было некуда — мы обменялись рукопожатиями. Козырев даже представился.
— Так что случилось? — нетерпеливо спросил Макухин.
— Да вот такое дело. У молодых талантливых авторов в обкоме комсомола песню завернули, — нажаловался я и выдал им заявку с текстом.
Сначала записку изучил Макухин, потом он подвинул листок Козыреву, который её прочитал, шевеля губами. Потом они посмотрели друг на друга, и я поспешил вмешаться, пока они не уверовали в непогрешимость комсомольцев.
— Вообще никакой крамолы, сам лично проверял! — сказал я.
— Хм… — Козырев снова подвинул к себе листок. — А что им тогда не понравилось?
— Вот это сравнение, — я бесцеремонно подошел к нему и ткнул пальцем в последнюю строчку. — Хотя это всего лишь литературный оборот, они даже у Шолохова и Симонова есть.
Я, разумеется, не знал, были ли у этих писателей связанные с храмом сравнения, и память «моего» Орехова тут пасовала, но я был уверен, что хоть какие-то «литературные обороты» можно найти даже в книгах из школьной программы. Поэтому старался говорить как можно тверже, не допуская ни одной трещины, в которое могло вклиниться начальственное сомнение.
— Действительно, — на этот раз листок подтянул к себе Макухин. — У нас тут в городе пять церквей, две действующие, а уж по области… И заворачивать хороший текст из-за такой малости? Перестраховываются они, перестраховываются.
Он неодобрительно покачал головой.
Несмотря на положительную — в целом — реакцию с его стороны, я видел, что Макухин тоже перестраховывается и скидывает окончательное решение на более старшего по должности товарища. Мне, в принципе, было всё равно, кто из них завизирует заявку Савы, но Козырев устраивал всех. Если дело дойдет до разбирательств — а это если и случится, то очень не скоро, — ему будет всё равно в своей Полтаве, там как с Дона — выдачи нет, а жалобу из Сум сразу же выкинут в мусорное ведро. Макухин же в этом случае может делать круглые глаза и кивать на предшественника, а мы с Савой вообще просто рядом стояли.
Козырев всё это тоже понимал, но не торопился, набивая себе цену.
— А что, хорошая песня? — спросил он.
— Отличная, — я улыбнулся.
— Иван, а ты что скажешь? — Козырев повернулся к своему будущему наследнику.
Тот понял его вопрос правильно.
— Виктора я знаю, — небольшое преувеличение не помешает. — Он в нашем управлении КГБ служит, заместитель Трофима Павловича. Временный, прислали на укрепление из Москвы, но товарищ Чепак о нём отзывался хорошо. Так что, думаю, мы можем ему поверить.
Это был сильный ход — упомянуть мою должность. Возможно, Козырев и так знал, кто я такой, но упоминание КГБ в контексте цензурных разбирательств было явно нелишним.
— Ах, вот в чем дело… что ж, думаю, можно пойти навстречу молодежи, — сказал 58-летний «старик», ровесник того самого Чепака. — Хотя… а кто автор этого?..
Он потряс листочком и внимательно посмотрел на меня. Я скромно потупился.
— Не хотелось бы этого афишировать… — тихо, как заговорщик, сказал я. — Но эту песню написал я.
* * *
После моего признания Козырев тут же подмахнул заявку, и я, под заверения обкомовских товарищей, что они никому и никогда и вообще могила, поспешил в приемную, выручать Саву из плена. Впрочем, он, кажется, неплохо провел время в общении с девушкой и расстроенным не выглядел. Но за мной пошел добровольно, а когда я ему продемонстрировал размашистую подпись в левом верхнем углу заявки — просиял, как начищенный пятак.
— Ох, Витёк, не знал, что ты в такие кабинеты двери с ноги открываешь, — с легким восхищением в голосе сказал он.
— А я и не открываю, — улыбнулся я. — Всё дело в моём природном обаянии и знакомствах с нужными людьми. Остальное — всего лишь следствие. Кого-то другого они бы пинками выгнали — и были бы в своём праве. Тут, — я указал большим пальцем за спину, на здание обкома, — панибратства не терпят. Только работа, только строительство коммунизма. Всё, забирай свою заявку и дуй к комсомольцам.
— А к ним-то зачем? — недоуменно спросил он.
— Чтобы порядок был и правила соблюдались. Они тебе отказали, старшие товарищи их поправили, теперь они должны выполнить свою работу и поставить свою подпись. А то представь — концерт, ты начинаешь петь «Сказку», а тут на сцену выбегает комсомолец и кричит: немедленно прекратите нарушать безобразия, мы ничего не утверждали! Не думаю, что это понравится зрителям. Да и тебе самому будет неприятно. Тарас Николаевич потом по головке не погладит.
Сава, конечно, согласился — и мы расстались. Он пошел в обком комсомола, а я оказался на перепутье.
* * *
Полторы недели с момента возвращения из Лепеля я откладывал то, что должен был сделать в первый же вечер — дойти до матери Виктора Орехова и предъявить ей фотографию Виктора Гинзбурга. Вернее, я у неё уже был дважды, но оба этих визита проходили по одному и тому, годами наработанному сценарию, который достался мне от «моего» Виктора. Фото я носил с собой, но вытащить его из кармана и положить перед измученной жизнью женщиной было выше моих сил.
Сегодняшний день был ничем не лучше любого другого, и я снова задумался о том, что надо бы покончить с этой обязательной программой, всё выяснить и действовать дальше, но ноги сами понесли меня в направлении улицы Кирова. В управление я заходить не стал — уже вечер, все разошлись по домам, — а пошел сразу к себе.
Будь я чуть более задумчивым, то не заметил бы, что дверь в квартиру закрыта не до конца. Будь я чуть более рассеянным, то решил бы, что это я сам не закрыл её, когда уходил вместе с Савой решать проблему со «Сказкой». Но я уже отошел от тяжелых дум, на память не жаловался, а дверь всегда запирал на полные два оборота — от взлома это, конечно, не спасло бы, но какое-нибудь хулиганьё проникнуть ко мне не смогло.
