Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь
Но это уже были не мои заботы. Теперь это дело переходило в руки оперативников и следователей из Ромн и областного управления, их для этого и держат на государственной службе. Я же со своей стороны должен был лишь проконтролировать, чтобы всё было сделано со всем тщанием и в полном объеме, а ниточку, которая ведет к Тоньке-пулеметчице, никто не упустил. Я почему-то был уверен, что лесника убила именно она.
Эта рутина захватила и меня, но я имел небольшую отдушину — подготовку к смотру художественной самодеятельности, который надвигался неотвратимо. Перед отъездом я выложил Саве всё, как на духу — без ссылки на источник знаний, конечно, лишь голую информацию про то, какие песнопения имеют шанс победить на республиканском конкурсе. Сама идея петь украинский вариант песни его не пугала, но и не вдохновляла — впрочем, он согласился немного поводить наш ансамбль за нос. Мы договорились, что на репетициях продолжим исполнять «Позови меня с собой» на русском, а сами отдельно потренируем украинский — и даже провели пару сейшенов у меня в квартире. Наверное, Сава чувствовал себя кем-то вроде разведчика в тылу врага, а вот мне было слегка неловко, что я вовлекаю его в игры, которые к нему, по большому счету, не имеют ни малейшего отношения.
По нашему с ним мнению, с обкомовской переводчицей нам повезло — её версия песни нуждалась лишь в небольшой и не критичной подгонке, которую мы могли сделать и сами. Тяжелее было не запутаться в различных «забирає» и «спитає», а также не забыть, как правильно произносятся «i» и «и». Конечно, нам никто не запрещал притащить на смотр настоящие пюпитры — их запас имелся в театре — и петь прямо с листа, но это могло смазать эффект. Правда, я не очень представлял, на какой эффект рассчитываю, и нужен ли он мне такой ценой.
Но когда до самого смотра оставалось три дня, Сава явился ко мне домой явно не форме. Во всяком случае, гитары у него с собой не было, зато имелась бутылка дешевого портвейна харьковского разлива.
Он молча прошел сразу на кухню и начал накрывать на стол. Я наблюдал за его манипуляциями, но когда он нашел штопор и подступил с ним к своему портвейну, не выдержал — подошел, отобрал главное оружие алкоголика и спросил:
— Сав, что случилось? На тебе лица нет.
* * *
Сава объяснял мне ситуацию минут пять — сбивчиво и постоянно перескакивая с пятого на десятое. Но когда он закончил, лица не было уже на мне. Оказалось, что из-за нашей самодеятельности он серьезно затянул с подачей на утверждение репертуара для сборного концерта. Обычно с этим никаких проблем у его рок-банды не было — никому не придет в голову запрещать всеукраинские хиты, которые и ожидали услышать зрители на таких «сборниках». К тому же большую часть цензуры во дворце культуры осуществлял директор Тарас Николаевич самолично, так что Саве и бегать никуда не приходилось.
Но данный конкретный концерт готовился через сумской комсомол, и директор, увидев незнакомую песню в списке, сразу же погнал подчиненного в комсомольский обком, чтобы тот получил нужную визу и прикрыл свою и директорскую задницы от возможных неприятностей. Слышать при этом Тарас Николаевич ничего не хотел — и все речи Савы про то, что в «Сказке» нет никакого криминала, что это классная песня и вообще потенциальный хит, который порвет местный танцпол, были проигнорированы. В итоге Сава плюнул, оделся в соответствии с допустимыми в здешнем обществе представлениями о моде и отправился к чиновникам.
В обкоме комсомола текст «Сказки» прочитали, посмотрели на просвет, обнюхали и потребовали фамилию автора. Когда Сава вякнул про «народ», ему закономерно не поверили — представленная песня ни в коем случае не была похожа на «Русское поле» или на «В лесу родилась елочка». Он пытался настаивать, но его прижали к стенке и он выдал, что слова и музыку написал его одноклассник. Правда, фамилию и место работы этого одноклассника Сава не сказал, хотя, возможно, в этом случае никаких проблем у него не было бы. А так ребята-комсомольцы напряглись, сделали стойку — и отказали в литовании по формальным причинам. То есть придрались к строчке «душа как храм без божества», которую посчитали религиозной пропагандой. [1]
В принципе, ничего страшного не произошло — не утвердили и не утвердили, есть другие композиции, которые группа может сыграть. Сава рассказывал, что у них иногда заворачивали песни под самыми разными предлогами — в основном, почему-то, сумским чиновникам не нравился репертуар белорусских «Песняров», которые сидели у меня в печенках за недолгое пребывание в Лепеле. Наверное, это была ревность к успехам вокально-инструментального ансамбля из соседней республики. Поэтому я не очень понимал расстройство Савы. Но он объяснил, и я едва не отругал себя за непонятливость.
Как и любой лидер команды музыкантов-любителей, Сава очень хотел прославиться. Вот только шансов у него было не очень много — перепевкой популярных песен успеха добиться невозможно, для таких групп выступление на городских мероприятиях — потолок, который не перепрыгнуть при всём старании. Сава это понимал, наверное, лучше своих товарищей, и его такое положение расстраивало донельзя.
Моя «Сказка» могла вывести группу Савы практически в космос — по советским меркам, разумеется. Впрочем, он был реалистом, но рассчитывал остаться в истории как первый исполнитель этой песни, коммерческий потенциал которой распробовал ещё в первый раз. То, что потом «Сказка» уйдет в «Смеричку» или к Ротару — что ж, бывали неприятности и похуже. Но никто не смог бы запретить им играть эту песню всегда и везде и получать приглашения на разные концерты только из-за раскрученного хита — а это деньги и та самая слава, которой Саве так не хватало.
И вот теперь вся эта стройная конструкция будущего, которую он уже распланировал на несколько лет, разваливалась на глазах из-за упёртости и твердолобости местных комсомольцев. И мне надо было выручать приятеля, ведь «Сказка» была частью сделки, благодаря которой я играл в этой чертовой художественной самодеятельности не в одно рыло.
Узнав всё это, я попенял себе за забывчивость — в будущем про страшную советскую цензуру не вспоминал только ленивый, — а потом похвалил, что не поддался настроению, не ушёл из КГБ и не начал собирать свою группу. Иначе сейчас бы пел по ресторанам залитованную до синевы «Свадьбу». А это было не совсем то, о чем я мечтал в жизни.
— Сав, отставить портвейн, — я решительно убрал бутылку в холодильник. — Во всяком случае, на сейчас. Если всё получится, тогда и выпьем. Или что получше найдем, у вас тут хорошие магазины. Заявка у тебя с собой?
* * *
Идти прямиком в обком комсомола и давить на несчастных комсомольцев авторитетом и удостоверением сотрудника КГБ — самое глупое, что можно придумать в данной ситуации. Поэтому я потащил Саву в соседнее здание, где располагался обком партии. Уточнив у вахтера, что товарищ Макухин всё ещё обитает на третьем этаже и находится на месте, я решительно двинулся знакомым маршрутом.
— Ты уверен, что надо так? — спросил Сава перед самой дверью заведующего отделом науки и будущего секретаря по идеологии.
— Убежден, — как можно тверже ответил я, хотя внутри меня разрывало от противоречия.
Мне дико не хотелось оказываться в долгу перед Макухиным, но я надеялся, что тот по природному добродушию этот долг никогда не востребует. В принципе, у меня были все основания для этого.
