Учитель. Назад в СССР 3 (СИ) - Буров Дмитрий
— Егор Александрович, — Зина кокетливо улыбнулась и поправила идеальный локон, сразу напомнив ту, прежнюю Зиночку, которая пытала меня вопросами и стреляла глазками, когда мы добирались к месту моего распределения. — Я замуж выхожу! — чуть подрагивающим радостным голосом буквально молвила фельдшерица и мило порозовела.
— Поздравлю, Зинаида Михайловна, — от души поздравил девушку, мысленно перекрестившись: одной охотницей на Зверя Горыныча стало меньше. — Кто счастливый избранник? — из вежливости полюбопытствовал.
— Вы брать будете? Или только смотреть? — недовольным тоном буркнула за моей спиной продавщица тетя Клава.
Классическая представительница советской торговли. Рыжие, морковного оттенка кудри, спрятанные под кокетливую кружевную наколку. Подведенные синим глаза. Честно, никогда не понимал, как эти беленькие штуки держатся на женских головах. На булавках? На шпильках? Как говорили в моем детстве: как приклеили, так и сидит. И ведь как в воду глядели: через полвека, а тои раньше, появились жидкие гвозди. Только очень я сомневаюсь, что прекрасная половина человечества использует их для причесок.
— Буду, Клавдия Валерьяновна. Будьте добры, килограмм карамели, хлеба, бутылку молока и полкило халвы, — попросил продавщицу.
— Егор Александрович…
— Халвы сколько? — перебивая Зину, переспросила тетя Клава.
— Полкило, — машинально повторил я. — А, гулять, так гулять, давайте кило!
Халва с молоком — идеальный десерт, особенно советская халва, без добавок-извращений вроде арахиса или кунжута и прочего недоразумения, которому в халве места нет.
Продавщица одобрительно ткнула тесаком в сладость, отрезала приличный кусок, шмякнула его на весы.
— Кило триста… Оставлять? — недовольным тоном поинтересовалась Клавдия Валерьяновна, занеся нож над халвой.
— Оставлять, — подтвердил я.
Тетя Клава тут же сменила суровое выражение лица на довольную почти улыбку и продолжила собирать мои покупки. Чем я удостоился такой чести, не ведаю, но с первого момента, как Клавдия Валерьяновна проведала, что я молодой специалист, к тому же холостой, продавщица ко мне сильно благоволила. Подозреваю, не для себя. Скорей для дочки или очередной племянницы. Пока, что радует, никаких намеков и предложений познакомить, не поступало.
— Егор Александрович, — нетерпеливо окликнула меня Зинаида Михайловна, недовольно глянув в сторону хозяйки прилавка.
— Прошу прощения, Зинаида Михайловна, — извинился перед девушкой. — Вы что-то хотели? — вежливо поинтересовался.
— Да, вот! — девушка торопливо щелкнула замочком белой лакированной сумочки, достала конверт и протянула мне.
Я слегка напрягся, затем вспомнил, где нахожусь, и расслабился. В этом времени в глубинке Советского Союза вряд ли знают про споры сибирской язвы, которыми убивали с помощью вот таких вот конвертов.
— Что это? — забрав конверт, поинтересовался я.
— Приглашение, — Зина мило смутилась, хлопнула ресницами и очаровательно улыбнулась.
Что не говори, а улыбка красит любую девушку, а если улыбка искренняя, то и вовсе так меняет лицо, что отказать невозможно.
— Приглашение? — изумился я. — На концерт в дом культуры? Зинаида Михайловна… — я замолчал, подбирая вежливые слова. — Я, конечно, польщен, но вы вроде замуж выходите, или я ошибаюсь?
Я в недоумение поглядывал на почтовую бумагу в своих руках.
— Егор Александрович! Ну, что вы, право слово! — вспыхнула Зина, вмиг растеряв всю свою женскую прелесть. Передо мной стояла еще не фурия, но где-то близко. — Приглашение на свадьбу! Н мою свадьбу с Петром!
— С кем? — я уставился на Зину как на умалишенную. — Зинаида Михайловна, вы за Рыжего замуж выходите? Зачем вам этот… асоциальный элемент! Вы достойны лучшего!
— Спасибо, — улыбнулась Зиночка, но тут же вытаращила глаза и возмутилась. — Что⁈ За какого Рыжего? Егор Александрович, скажете тоже.
Зиночка быстро сообразила, о ком речь, замахала руками, поджала недовольно губки, и окинула меня озадаченным профессиональным взглядом. Похоже, засомневалась в моем психического здоровье.
— Да кто за него пойдет, за дурака и бабника такого! Кроме разве…
На этом моменте фельдшерица запнулась и замолчала, посмотрела куда-то поверх моего плеча. Все ясно, подошла тетя Клава с моими покупками. Три, два, один…
— Вы брать будете, или разговоры разговаривать? Говорильню на улице устраивайте. Или вон в культуре, на партсобраниях, а у меня тут рабочее место, неча мешать. И так ухи пухнут от разговоров. Ты что, Зинаида, никак замуж выходишь?
Клавдия безо всякого перехода накинулась на бедную докторшу.
— Ну, слава те Хосподи! Поди, пора уж, а то вона сколько лет. По старому-то перестарок, считай. И кто ж на тебя позарился, красоту такую? — по-простому выдала тетя Клава, не стесняясь. — Егор Александрович, вы покупки-то не забудете, — тут же переключилась на меня.
Не знаю, как со всеми остальными, со мной тетя Клава всегда была предельно вежлива, местами даже чересчур заботлива, насколько умела, конечно.
— Так что, Михална за кого замуж лыжи навострила? Неужто за вдовца Петьку? За Безухого? У него ж кусочек уха-то отстрелили, Егор Александрович, вот как есть, отстрелили! Вот свезло, так свезло Петьке-то!
— В чем же его везение? — поинтересовался я, заполняя образовавшуюся паузу. Клавдия Валерьяновна довольно кивнула и пояснила:
— Так, а что, не свезло что ли? Пуля-то ухо отчикала, чик-чик, а сам-то живой. Ежели бы в голову, то все… Да-а-а… Эх, хорошая была Ефросинья… да сгинула в войну… Ты, Зинаида, рисковая.
Тетя Клава закручинилась, широкое лицо ее сморщилось, губы в красной помаде сжались в неприятную кровавую рану. Массивная грудь тяжело колыхнулась, отчего прилавок, на котором женское достояние возлежало, по-другому не скажешь, слегка задрожал. Мы с Зинаидой молчали, не пытаясь даже встрять в поток речи Клавдии. Занятие это бесполезное, да и опасное порой. Клавдия Валерьяновна за словом в карман лезет. Настроение любому запросто может испортить.
Зинаида выдохнула, решив, что тетка выдохлась, раскрыла было рот, чтобы ответить, но продавщица снова заговорила.
— Так за него что ли? И не боишься? Дети-от у него ну чистые дьяволята, никакого сладу с ними нету! Верка-то пыталась Коровайкина! Ну, чего хмуришься? Давно то было, до тебя еще. Доярка наша с фермы, — почему-то принялась пояснять именно мне тетя Клава. — Хроменькая она, ей за любого замуж-то сгодится. Ногу ейную вилами пробило по той осени. Ну, так и куда там, сбёгла, все приданое оставила! Выжили ее пасынки-то из отцова дома!
Тетя Клава выжидательно уставилась на Зину. Фельдшерица то краснела, то бледнела, то синела. Раскрывала рот, как выброшенная на берег рыба, но не могла вставить ни словечка в поток бурной Клавиной фантазии.
Я старательно прятал улыбку, удерживал вежливое выражение на лице. Встревать в разговор женщин, особенно сельских, иной раз себе дороже. Так ославят в случае чего, вовек не отмажешься. Но это бы ладно. Если почуют угрозу своему женскому авторитету, враз позабудут свои распри и накинутся уже на меня, сообща, так сказать.
— Вот еще! — фыркнула Зинаида. — Нужен он мне больно. Да и старый он.
— Чегой-то он старый? — удивилась тетя Клава. — Сколько ему? — продавщица задумалась. — Да почитай годков сорок пять и есть, или полтинничек уже? Да, не, юбилей не справляли, сорок годков-то, никак не больше. В самом соку мужик. Самое то, мужчина опытный, опять же, хозяйственный. Доперебираешься, Зинаида Михална, так в девках и останешься!
— Я замуж выхожу, Клавдия Валерьяновна! — сердито отчеканила Зина. — За Петра выхожу! За другого! — выкрикнула Зиночка, не выдержала такого напора.
— Это ж за какого другого? Больше у нас в колхозе-то и нет Петров. Басурман так вовсе старый? — озабоченно нахмурила брови Клавдия. — Волыханский погиб, похоронку мать получила… да и жена у него и двое дитёв осталися…
— Из колхоза «Огни Советов»! И уезжаю из вашего Жеребцова. Насовсем! Ноги моей тут больше не будет! — взбеленилась Зинаида. — Все! Теперь сами, без меня!
