Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko
Далее включилось сарафанное радио. Приезжавшим в гости сослуживцам выдавалась под рюмочку леденящая кровь версия похищения. Страсти нарастали. И к моему возвращению весь офицерский состав греческого Балаклавского батальона непременно желал устроить торжественный банкет со всеми возможными атрибутами воинского приветствия.
— В таких людях, как ты, Коста Варвакис, обретаем мы заново веру в дух непокоренный, чем славилась древняя Эллада! Отцы наши и деды, ни бога, ни черта не боясь, были такими же сорвиголовами. Кто привел нас сюда, на берега Тавриды? Адмирал Ламброс Кацонис, король Спарты![1] Он жену свою Ангелину в набеге взял в полон. Ныне сын их — наш командир! Думали мы, угас мятежный дух у греков после обретения независимости. Ошибались! Перед нами — живое доказательство нашего заблуждения. Слава Косте и соратнику его, англичанину Спенсеру!
— Слава! — заголосили вояки и выпили вина.
Водки на столе не было, как и рыбы. Одни овощи с маслом и фрукты — первые дары лета. Постный день. Но что за праздник греков без вина⁈ Пришлось несколько отступить от заповедей. Вино привезли из Балаклавы свое, домашнее. В бочках, которые активно опорожнялись сейчас разгулявшимися греками.
— Какой нынче особый день? Почему пост? —спросил недалекий я, чтобы тут же испытать эпик-фейл.
— Так день святой Марии Магдалины! Именины у твоей сестры! — вытаращили на меня глаза все поблизости.
— Подумаешь, растерялся человек! — вступился за меня Ваня. — С корабля — на бал! Еще и на руках пронесли. Тут у всякого голова закружится.
— Пошутил я! — буркнул соседям. — Где сестра? Почему не встретила?
— Скоро вернется с нашими женщинами и Яни! Они поехали в Балаклаву с батюшкой знакомиться и насчет крестин договариваться, — пояснил мне почему-то смущенный капитан. — Я им говорил, чтоб тебя дождались. Но их разве переспоришь? Именины — то, именины — сё… И — это… Спасибо тебе за сахар! Вот уж угодил, так угодил! Наипервейшая вещь для меня! Теперь зудеть под ухом не будут.
— Пустое! — отмахнулся я, прислушиваясь к разговорам за столом и переводя Эдмонду малопонятные места из споров военных.
Обсуждались, в основным, две проблемы — вопросы службы и нововведения в форме.
— В наших ранах нету славы, — голосили офицеры. — Русские сражаются, а мы лишь службу несем. Кто из наших может похвастать боевыми орденами? Наш генерал и еще парочка вояк.
— Нас используют как карательный батальон! — горячился один подпоручик. — Или карантинный. Не о том мечтали наши отцы, чтобы мы усмиряли чумной бунт в Севастополе или пугали татар.
— Не сметь обсуждать приказы командования! — гаркнул на офицеров майор. — Ему виднее, как нас использовать! Сколько раз батальон получал благодарность от крымских властей? А дороги? Сколько верст мы проложили по южному берегу? Насколько легче стало теперь из Балаклавы до Ялты добраться!
— Вам, господин майор, легко рассуждать. Не в обиду… — буркнул подвыпивший офицер. — Вы свое дворянство получили! А любому из нас выше капитана не подняться!
— Вы бы, господин поручик Серафим, меньше бы налегали на вино! — осадил его майор. — Государь император ежечасно печется о благе греков Балаклавы! Сколько земли нам передали в довесок к имеющейся! Сколько раз повышали денежное довольствие! Школу организовали! От налогов лавки освободили! Теперь вот ждем новой формы для офицеров!
Разговор тут же свернул на обсуждение достоинств и недостатков новой формы, которую ввели в 1830-м году, в сравнении со старой. Причем, упор делался на всякого рода мелочи — на чешую подбородочного ремня или медный прибор у черной портупеи. Спенсер слушал с большим интересом. Он уже полностью пришел в себя после шока от горячей встречи.
Я же думал об императоре. Известно, что он фанател от изобретения нового обмундирования для армии и флота. Лично придумывал всякие несуразицы, вроде красной выпушки у шаровар казачьего покроя или количества витков на офицерских эполетах. Форма получалась красивой, но часто неудобной. Тысячи людей были заняты кройкой и шитьем, изготовлением золотых галунов и позументов. И с каким результатом? Марлинский рассказывал, как у солдат в Геленджике во время торжественного караула ветром срывало фуражки в море, а они, бедняги, цепенели от ужаса, ожидая наказания за утерю казенного имущества.
А в это же время на такие жизненно необходимые дела, как укрепление крепостей, времени у царя не находилось. Все сам да сам, никакой инициативы у подчиненных. Лично смог убедиться во время морского круиза. Нагромождалось немыслимое количество несуразностей, помноженных на злоупотребления и воровство. За блестящим фасадом Империи скрывались «глиняные горшки» и общее отупение.
Странным человеком был царствующий император. Труженик или, как он себя любил называть, «каторжник на троне». Его кто-то обозвал Николаем-Палкиным, душителем свободы. В учебниках истории его ругали. И почему-то большевики сохранили его памятник в Ленинграде…[2] Выходит, было за что его уважать? Пушкин и Лермонтов — при Николае. Кавказом приросли — при Николае. И много еще что свершилось при нём на пользу Империи. Мне ему присягать, если прошение мое о подданстве будет удовлетворено…
Ничего для себя не решив и устав от обсуждения грядущего введения новой формы офицерских шарфов, я задал давно занимавший меня вопрос:
— А правду рассказывают, что балаклавцы отказались отвечать императору, когда он их окрестил «ребятами», и ответили: «мы все — капитаны»? Я не стал говорить, что в будущем эта история будет кочевать по страницам книг русских писателей — у Лескова, Куприна и других[3].
Вокруг все засмеялись.
— Ну, подумай, Коста, своей головой, какие нынче капитаны из балаклавцев? Один я в отставке, да в батальоне три штуки, по одному на роту, — прихвастнул Мавромихали. — Все остальные чином пониже. Про солдат я вообще молчу. А вот деды наши и отцы, которые только прибыли в Крым с Кацонисом, могли и ответить такое. Но не императору, тем более что тогда правила Великая Екатерина. Какому-нибудь графу или князю — могли. Да хоть тому же Потемкину. Выпьем за род Кацонисов и за нашего командира подполковника Ликурга Ламбровича Качиони!
— За Кацонисов! — понеслось по двору. — Выпьем!
— Вам бы только пить! — раздалось от ворот.
Во дворе появились наши женщины. Мария бросилась ко мне обниматься. Ее все наперебой поздравляли с именинами.
Поднялся Эдмонд с кружкой вина.
— Славная дочь греческого народа! Сестра отчаянного храбреца, не раз спасавшего мою жизнь! С днем ангела тебя! И прими мой подарок! Знаю, не возьмет Коста у меня денег. А тебе на обзаведение и устройство новой жизни они будут не лишними. Выпьем!
Спенсер передал Марии порядка ста фунтов в виде столбика золотых монет. Она скромно поблагодарила и тут же отдала мне.
— Ты, брат, мужчина, тебе и распоряжаться!
— Закусывать ему надо, да и всем остальным! — сварливо произнесла Варвара, грозно глядя на мужа. Но не удержалась, прыснула и вместе с сестрой побежала собирать рассыпанную по земле туту, чтобы, наскоро ее ополоснув, подсунуть мужикам хоть такую закуску.
Офицеры застучали кружками по столу, обращаясь ко мне:
— Рассказ! Рассказ!
Пришлось поведать про наши стамбульские приключения. История с перепуганным начальником стражи, принявшим Спенсера за даму, вызвала громкий хохот и новые тосты. Так же, как наша беготня по городу с носилками. Распалившиеся греки, да и я за компанию, опрокидывали кружку за кружкой за каждый этап спасения Марии и Яниса.
Чувствуя, что вино уже играет мне свою возбуждающую песню, я не удержался и выдал без утайки эпопею с наказанием Барыш-аги.
Что тут началось!
Офицеры повскакали из-за стола. Кто-то кричал на весь Крым, кто-то размахивал кривой саблей, кто-то палил в воздух из пистолета. Кружки катились по столам, вино брызгало во все стороны, игнорируя силу земного притяжения. Казалось, эту вакханалию ничем не унять!
— Отставить, господа офицеры! — раздался от ворот поставленный командирский голос. На нас надвигался седой красавец-генерал лет шестидесяти отроду. — В конец разложились! Разбаловал вас подполковник! Сколько я сил на вас потратил, приучая к дисциплине!
