Дайте собакам мяса (СИ) - Черемис Игорь
Одет Якобсон был пижонисто — ослепительно белая рубашка, из-под которой выглядывал цветастый шейный платок, и сверху — легкая жилетка, причем, кажется, не от костюмной тройки, хотя и в цвет к брюкам. Остроносые ботинки напоминали мне моду далекого будущего, но в 1972-м они считали устаревшими — сейчас модники носили тупоносые шузы на огромной платформе. Примерно так одевался и поэт Андрей Вознесенский, причем до самой старости — наверное, это было знаком принадлежности к какому-то сообществу. Я ставил на кого-то из учителей этих шестидесятников. [1]
— Это из анекдота, — улыбнулся я и продолжил абсолютно серьезно: — Но он к теме нашего разговора не относится. Как и политическая направленность поэмы Блока. Поэтому я буду вам признателен, Анатолий Александрович, если вы всё-таки ответите на вопрос, который вам задал Алексей Иванович. [2]
— Какой вопрос? — вскинулся Якобсон.
То ли забыл, то ли продолжал валять дурака. Я поймал взгляд Бардина и коротко кивнул.
— Я спрашивал вас, Анатолий Александрович, кому вы предлагали подписать заявление по поводу ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1969 года, — с готовностью повторил следователь.
— Не помню, — немедленно ответил он. — С тех пор было столько всего… совершенно вылетело из головы.
— То есть вы кому-то всё-таки это предлагали, но не помните, кому именно? — уточнил я.
— Возможно, — Якобсон был сама безмятежность. — Этого я тоже не помню.
— Но вы помните, надеюсь, что сами подписывали это заявление?
— Сам подписывал, — охотно подтвердил он. — Свои действия я помню очень хорошо.
— Предложения, которые вы делали другим людям, это тоже ваши действия, — указал я. — Но эти действия вы не помните. А как ставили подпись — помните?
— Именно так.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — включился в игру Бардин. — Вы составили этот текст, подписали его, а потом потеряли. И когда вы его нашли, на нем уже было несколько подписей, которые вы включили в новый номер вашего издания «Хроника текущих событий»? Так?
* * *
Это была классическая ловушка, я даже мысленно поаплодировал коллеге. На этот вопрос невозможно ответить односложно — ни «да», ни «нет». Якобсон уже признал, что подписывал то заявление и не мог отказываться от своих слов — к тому же его подпись действительно подтверждалась той самой диссидентской «Хроникой». Но отвечать «да» на всё остальное — значит признать, что он имеет отношение к изданию этой «Хроники» и получить несколько новых вопросов, отвечать на которые так или иначе всё равно придется. Нормальным ходом в такой ситуации был бы призыв к следователям не смешивать твердое с зеленым и задавать вопросы по одному. В моем будущем за то, чтобы избегать подобных ловушек, отвечал адвокат. Здесь свидетель или подследственный должен был сам увидеть подводные камни в невинном вроде бы вопросе и суметь увернуться. К исходу второго часа беседы это очень и очень затруднительно.
Якобсон ловушку увидел, но попытался её избежать самым нерациональным способом.
— Я не имею отношения к изданию «Хроники текущих событий», — твердо сказал он. — И не могу сказать, как заявление попало в один из выпусков. Когда я подписывал, других подписей на заявлении не было.
Он думал, что обыграл нас и, кажется, немного торжествовал.
— А что вы собирались делать с подписанным заявлением? — очень скучно спросил Бардин.
— Отправить в редакцию «Правды»!
— Зачем? — мне действительно стало интересно.
— Чтобы там знали, что не все поддерживают это преступление против человечности, — объяснил Якобсон.
— А в редакции радиостанции «Свобода» это заявление, значит, оказалось помимо вашего желания? — уточнил Бардин.
— Д-да… — Якобсон сбился.
Видимо, понял, к чему всё идет.
— Что ж… так и зафиксируем в протоколе, — Бардин кивнул и склонился, а его перо забегало по бумаге. — Кого вы подозреваете в том, что он или она выкрали ваше заявление, предназначенное для газеты «Правда», и отправили его за рубеж, в редакцию враждебной Советскому Союзу радиостанции «Свобода»? Заявление хранилось у вас дома? Кто имел доступ в вашу квартиру?
Все эти вопросы он задавал размеренно, не прекращая писать, и с каждым словом ужас на лице Якобсона становился всё более явным, а само лицо по цвету начало походить на цвет рубашки. Я даже подумал, что его прямо тут, в кабинете, хватит удар — и пиши потом рапорта, почему мы потеряли одного из свидетелей.
* * *
Якобсон продержался ещё полчаса, но потом всё-таки сдался. Правда, его показания не вполне соответствовали тем данным, что имелись у нас, но это были даже не трудности, а так, обычные рабочие моменты, которые решались, например, очной ставкой. Но от «Хроники» он открещивался так, словно своими вопросами мы вешали ему на шею мельничный жернов, причем делали это непосредственно рядом с глубоким водоемом. Я уже было подумывал плюнуть на эту часть наших интересов и удовлетвориться тем, что есть, но в этот момент Бардин снова поднял свою репутацию в моих глазах.
— Скажите, Анатолий Александрович, а как, по вашему мнению, ваше заявление оказалось в этом издании? — спросил он. — Его же кто-то должен был передать, и если это не вы, то кто? Гражданка Баева, гражданка Горбаневская, гражданин Красин или, может, гражданин Якир? Вы можете не знать этого точно, но это был один из тех, кто подписывал.
— Я… — Якобсон запнулся. — Я не знаю. У меня нет предположений, кто это мог быть.
— Жаль, жаль… — осуждающе покачал головой Бардин. — Ничего страшного, мы обязательно в этом разберемся.
— Анатолий Александрович, а вы не знаете, кто проверяет правдивость той информации, которая исходит из националистических кругов Украины и прибалтийских республик? — вдруг спросил я.
Бардин посмотрел на меня с легким осуждением.
— А что такое? — резковато спросил Якобсон. — Там обычно всё правда. И почему вы называете их националистическими? Ещё скажите — нацистскими?
— Могу и так сказать, — подтвердил я. — В годы Великой Отечественной войны прямо под Ригой немцы устроили концлагерь Саласпилс. Это такой район, там сейчас мемориальный комплекс. В этот лагерь свозили женщин и детей отовсюду, в сорок третьем, когда наши наступали, немцы угоняли советских людей селами и городами… Женщин убивали, детей… тоже убивали, но не сразу, у них кровь брали для солдат. Русские, украинцы, белорусы, евреи… много всяких национальностей. А вот присматривали за порядком там вспомогательная полиция, они так их называли. Из литовцев. Многих после войны поймали, кого-то расстреляли, кого-то сослали, кого-то посадили. Они как раз сейчас начали на свободу выходить — ну, кто выжил, конечно. Год, два назад, потому что двадцать пять лет, тогда такой максимальный срок был. И внезапно с прошлого года в Литовской ССР начались самосожжения молодежи, которая «Хроника» освещает более чем подробно — кто, когда, почему. Как там было в последнем выпуске — «За свободу Литвы». Свободу от чего, Анатолий Александрович? Ведь вы же согласны с этим лозунгом, если публикуете его рядом с теми событиями, которые касаются непосредственно вас?
