Вторая жизнь Арсения Коренева книга четвёртая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
— После концерта Анна Герман приглашает нас к себе за кулисы, — шепнул я Рите.
— Ничего себе, — её брови поползли вверх. — Да ты уже с ней, я смотрю, на короткой ноге.
На что я только подал плечами, мол, что поделаешь, это не моя прихоть.
Милиционер действительно дежурил, но тут же стоял и Ежи Шпак, который при нашем появлении сделал приглашающий жест рукой:
— Идёмте, Анна ждёт.
Милиционер с сержантскими погонами неодобрительно посмотрел на нас, но всё останавливать не стал.
Герман сидела за столиком с тройным зеркалом, известным в народе как трильяж, и из высокого стеклянного стакана пила минералку. Рядом стояла початая полулитровая бутылка зелёного стекла, известная в народе как «чебурашка», с наклейкой «Боржоми».
При нашем появлении она встала и в один шаг оказалась рядом с нами.
— Это ваша девушка, Арсений? — спросила она, с улыбкой глядя на Риту. — Какая симпатичная пани. Это же вы мне подарили вон тот букет белых роз?
Рита, естественно, запунцовела, только кивнуть и смогла, а Герман как ни в чём ни бывало продолжила:
— Спасибо большое и вам, и вашему молодому человеку за цветы. Он меня сегодня буквально поставил на ноги. Не рассказывал вам?
— Кое-что рассказал, — кивнул я.
— Как вам повезло с вашим женихом, смотрите не упустите своё счастье.
На Риту уже жалко было смотреть – так она засмущалась, что готова была, наверное, провалиться сквозь землю. Вернее, сквозь наливной бетонно-мозаичный пол, с ромбами из медных шин. А если ещё проще, то сквозь пол из так называемой мраморной крошки – практичный и огнеустойчивый.
— Я за весь концерт ни разу не вспомнила о мучивших меня болях, — продолжила Анна. — Вы сотворили настоящее чудо. Я бы за это не только тысячу, а пять тысяч отдала бы.
— О какой тысяче идёт речь? — не понял я.
— Ну как же, Ежи сказал, что вы за свои услуги попросили тысячу рублей. Я сказала ему, чтобы эти деньги он вычел из моего гонорара за несколько уже оплаченных предстоящих концертов и отдал вам. Ежи?
Мы с ней одновременно посмотрели в бегающие глазки Шпака. Тот растерянно улыбнулся, но тут же взял себя в руки:
— Анна, я всё сейчас объясню. Да, я взял деньги, но просто не успел их отдать. Собирался сделать это как раз после концерта. Деньги в номере, в дипломате. Сейчас мы поедем в гостиницу, и я…
— Простите, — перебил я его, — но мы же договаривались, что я за свою работу денег не возьму. Элеонора Валериановна тому свидетель, я через неё передал пану Шпаку эту информацию.
— Вот оно что, — протянула Герман и хищно прищурилась, глядя на своего будто скукожившегося администратора. — Решил поживиться за счёт пана Арсения, а из всех нас сделать дураков. Ежи, по окончании гастролей ты уволен.
— Но…
— У-во-лен! — по слогам повторила Герман. — Уволен по собственному желанию. Рядом с собой я таких мерзавцев не потерплю. Возвращаемся в Варшаву – и пишешь заявление. И скажи спасибо, что я ещё никому не скажу, какая ты сволочь на самом деле. А эту тысячу, — лицо её приняло брезгливое выражение. — Эту тысячу можешь оставить себе. Будет тебе выходное пособие. А теперь покинь меня, и до завтрашнего концерта на глаза мне не попадайся.
Шпак открыл было рот, словно бы собираясь что-то сказать, но тут же его захлопнул и, сутулившись, поплёлся к выходу. Медленно, будто бы надеясь, что подопечная сменит гнев на милость, но та стояла, скрестив руки с длинными, тонкими пальцами на груди, и явно не собиралась проявлять сострадание к своему администратору.
Когда же за ним тихо закрылась дверь, она провернулась ко мне. В глазах её стояли слёзы:
— Простите, Арсений, мне так стыдно…
— Право, Анна, не стоит так расстраиваться из-за какой-то ерунды. Зато теперь вы знаете, что за человек этот Шпак. Мне, честно говоря, он как-то сразу не понравился, слишком уж хитрая физиономия.
— Мне его выделили от артистического агентства «Пагарт», он второй год со мной ездит, не только в вашу страну. И пока повода для подозрений не давал. А тут, видно, представился случай, и не выдержал, поддался соблазну. Иуда… Боже, как жаль разочаровываться в людях!
Она всхлипнула, но всё же справилась с эмоциями. Осторожно, стараясь не размазать тушь, вытерла носовым платком глаза, потом негромко высморкалась в этот же украшенный красной каймой платок.
— Простите.
— На вашем месте для любого это стало бы потрясением, даже для мужчины, — сказал я. — Хотя мужчина мог бы и морду начистить за такое. Настоящий мужчина.
— Уверена, вы бы так и поступили, — выдавила Герман из себя улыбку.
— Да уж, честно говоря, хотелось надавать вашему администратору люлей, но это вызвало бы международный скандал.
— Люлей, — негромко рассмеялась певица. — Какое интересное слово, надо запомнить.
Повисла неловкая пауза, и я уже собрался было откланяться, как вдруг Рита выпалила:
— А Сеня ещё и песни сочиняет, их по радио крутят, и по телевизору его песни исполняют.
— Серьёзно? — тонкие дуги бровей Герман взлетели вверх.
— Серьёзней некуда, — не унималась Рита, заставляя меня краснеть. — Слышали, может быть, «Букет»? Я буду до-о-олго гнать велосипе-е-ед… Или эту… «Единственная моя», её Ободзинский исполняет, Сеня ему эту песню подарил. Ну и ещё у него несколько песен есть, которые даже на пластинках выходили.
— Ого, неужели вы ещё и композитор? Неожиданно.
— А хотите, он и вам что-нибудь сочинит?
Я красноречиво покосился на Риту. Блин, вот же язык без костей! Но она, похоже, моего взгляда даже не заметила.
— Конечно, хочу! — всплеснула руками Герман. — Арсений, вы дял меня что-нибудь сочините?
Я мысленно вздохнул.
— Вы надолго ещё в Москве?
— Ещё четыре дня, не считая этого. Два сольных выступления, потом выходной, и запись в сборном концерте для телевидения.
— Есть у меня кое-какие намётки. Думаю, до вашего отъезда напишу для вас песню.
На этом мы и расстались, а я сразу включил голову на предмет воспоминаний о песенном материале из моего прошлого, которое ещё не наступило, и что из этого могло бы подойти Анне Виктории. Судя по сегодняшнему концерту, Герман довольно разноплановая певица, даже весёленькую «А он мне нравится» исполнила. Однако всё же её конёк – это лирика. И частенько с нотками грусти. Так что будет отталкиваться от этого.
В общем, на следующий день ближе к обеду я уже звонил с работы в гостиничный номер по телефону, который мне на прощание дала Герман. После нашего разговора Анна сказала, что позвонит своей хорошей знакомой – редактору всесоюзной студии грамзаписи «Мелодия» Анне Качалиной, где попробует договориться о встрече в студии вечером в свой единственный выходной. Попросила перезвонить минут через десять-пятнадцать. Я на всякий случай выждал двадцать и снова набрал.
— Договорилась, — радостно выдала в трубку Герман. — В среду к шести часам вечера нас ждут на «Мелодии». Сможете подъехать?
Ещё бы я не смог! Прямо с работы и поехал. В назначенный час я стоял на проходной в ожидании, когда за мной спустится та самая Качалина. Та появилась буквально через три минуты после звонка милиционера с вахты.
— Вы Арсений Коренев? Идёмте за мной.
Ещё пять минут спустя мы входили в студию, где за пультом находился звукорежиссёр, а по другую сторону оргстекла помимо Герман располагался целый ансамбль в составе гитариста, бас-гитариста, клавишника и барабанщика. Со всеми поручкался, каждый представился по имени, соответственно ребят (хотя тут ребятам было в промежутке между 30 и 40) звали Володя, Паша, Эльдар и Паша-второй.
— Как вы себя чувствуете, пани Анна? — спросил я у Герман, добавив в свой вопрос немного юмора.
— Спасибо, пан Арсений, замечательно! До сих пор мне кажется, что вы сказочный волшебник.
Она легко коснулась кончиками пальцев моего предплечья, словно ветерком повеяло. Только от этого «ветерка» у меня моментом горло пересохло, и по телу пробежала лёгкая дрожь.
