Господин следователь 6 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич
— Разрешите? — шагнул я через высокий порожек. — Ваше высокородие, титулярный советник Чернавский в ваше распоряжение прибыл.
Из-за стола ко мне вышел невысокий, крепко сложенный мужчина средних лет в мундире статского советника, с крестом святой Анны на груди и святого Станислава на шейной ленте. Короткая стрижка, седые волосы и седая бородка.
Как всегда — легкая пауза, когда взгляд собеседника в больших чинах переводится со скромных петлиц титулярного советника на «владимир», отмечая несоответствие.
— Прошу вас, Иван Александрович, без чинов, — протянул мне руку статский советник. — Зовите попросту — Давид Зурабович.
Судя по окончанию фамилии, окружной прокурор был из сванов, а вообще, если не ошибаюсь, Геловани — княжеский род. Откуда я это знаю? Вот здесь все просто. В студенческие годы приятельствовал со своим однокурсником, Костей Авалиани. Костя всю жизнь прожил в России, по-грузински, кроме лобио и киндзмараули, иных слов не знал, но гордился тем, что предки выходцы из Сванетии и обижался, когда узнавал, что для нас, все живущие в Грузии сплошные грузины. Еще Костя говорил, что артист Геловани, исполнявший Сталина в старых фильмах происходит из княжеского рода.
Давид Зурабович, как и мой друг, говорил без кавказского акцента. Возможно, вырос среди русских, а может, специально работал над постановкой дикции.
— Садитесь, — кивнул мне на стул мой нынешний начальник.
Дождавшись, пока я усядусь, Геловани спросил:
— Не сомневаюсь, что вы удивлены предложением немного поработать в Московском суде?
Нет, определенно имеется акцент. Но, скажем так, не чрезмерный. В букве е что-то такое, словно бы одновременно пытается сказать э.
— Удивлен — это мягко сказано, — признался я. — Что такого должно было произойти, чтобы провинциальному судебному следователю предложили на две недели стать помощником прокурора в Москве, да еще и назначили за это царскую плату? Более того — мне уже уплатили за несделанную работу.
— О плате — лучше не упоминайте, — замахал руками статский советник. — Свой диплом вы заработали честно, профессор Легонин вас отрекомендовал наилучшим образом. Я же просто прошу вас помочь, как коллегу. И буду очень рад, если вы согласитесь.
— Так я уже согласился, — удивился я. — И прошение о прикомандировании меня к Московскому суду написал.
— Да, Его Высокопревосходительство уже утвердил вас в должности моего помощника, не дожидаясь ответа из Петербургской судебной палаты. Более того — он распорядился назначить вам жалованье в соответствии с вашей должностью и чином. Я очень опасаюсь, что вы откажетесь, если узнаете, что вам предстоит сделать.
Нет, что-то совсем плохо. Я был готов поработать и без жалованья — отработать диплом кандидата права. Они что, меня под танк собираются бросить? Танков еще нет, значит — под паровоз. Под паровоз не хочу.
— Давид э-э… — начал я вопрос, но с ужасом обнаружил, что с перепугу из головы вылетело отчество. А оно какое-то простое.
— Зурабович, — подсказал прокурор.
— Прошу прощения… Давид Зурабович, так что же я должен сделать? Развалить какое-то дело? Так это может сделать любой следователь или помощник прокурора. Перестрелять в зале суда присяжных заседателей или вызвать на дуэль защитника? Присяжных перестрелять сложно — их двенадцать… Палить из револьверов с двух рук — нереально. Вот, если вы поможете — тогда все получится.
К счастью, Давид Зурабович юмор понимал. Услышав про заседателей, он расхохотался. Отсмеявшись, сказал:
— Нет, присяжных заседателей стрелять не надо. А вот присяжного поверенного было бы неплохо.
Судя по всему, прокурор говорит вполне серьезно. Хотя, не уверен, что его слова следует воспринимать буквально.
— И чем вам досадил присяжный поверенный?
— Вам доводилось сталкиваться с адвокатами? — поинтересовался прокурор.
Невежливо отвечать вопросом на вопрос, но здесь имеется какая-то подоплека. Значит, Давид Зурабович станет подводить меня к характеристике какого-то конкретного защитника.
— Не так, чтобы часто, должность у меня немного другая — нет надобности присутствовать при процессе, но пару раз доводилось, — ответил я. — Иной раз защитники требуют устроить допрос следователю. Так что, приходится отвечать на вопросы.
— Но присяжные поверенные ведут себя вежливо? Или как?
— Вопросы, каверзные они задают, не без этого. Но чтобы нахамить или еще что-то — не припомню. Повторюсь — я не настолько часто сталкиваюсь с адвокатами. При нашем Окружном суде нет присяжных поверенных, они приезжают из Петербурга, из Судебной палаты. Но сделал вывод, что они делятся на две категории: либо пытаются развалить дело, цепляются за любую мелочь, либо пытаются воздействовать на присяжных эмоционально — упирают на тяжкую долю подсудимого и все прочее. Но хамить следователю или обвинителю… Нет, такого не упомню. Да и Председательствующий суда не позволит такого.
— Теперь представьте себе, что обвиняемого в совершении преступления защищает присяжный поверенный, который вас высмеивает, цепляется за любое неосторожно брошенное слово, ищет какие-то забавные или смешные черты в вашем лице, в вашей фигуре?
— Откровенно говоря, представляю такое с трудом, — покачал я головой. — Это уже не адвокат, а какой-то мальчишка. Гимназист… или реалист, высмеивающий учителя на потеху товарищам.
Можно еще добавить — этакий тролль, но тролль здесь остается сказочным существом, а не провокатором в социальных сетях. И термина стеб в 19 веке еще нет. Вот так и вспомнишь свою Нюшку, постоянно ворчащую — дескать, что за дела? Жопа у нее есть, а слова такого нет!
— Тем не менее, это так, — вздохнул Геловани. — И господин присяжный использует свои придирки так, что формально к нему не придраться. Титулярный советник Капустин, товарищ прокурора — слегка заикается. Так вот, поверенный несколько раз спрашивал — не следует ли уважаемому обвинителю обратиться к врачу, чтобы поправить дикцию? А ко мне… Как вы сами считаете?
— Наверное придирается к вашей национальности? — предположил я. — Но не знаю — к чему тут придраться? По-русски вы говорите чисто, словно прирожденный русак.
— Тем не менее, на одном из процессов господин Куликов — это фамилия присяжного поверенного, очень вежливо спросил — вам не трудно было читать уголовное дело, написанное по-русски? А потом, несколько раз повторил — мол, как же хорошо, что представители кавказских народов — люди гор, но так прекрасно говорят на языке, характерном для великороссов! Мол — он гордится, что прокурор Московского окружного суда выучил русский язык. Я с васми лэт живу в Маоскве, но послэ таго, как мнэ пять, а то восем разпадрят скажут, что я прэкрасно гавару па русски, ва мнэ прасыпаетса кавказский акцэнт! Бозишвили! — выругался окружной прокурор.
Давид Зурабович какое-то время молчал, приходя в себя. Наконец, взял себя в руки и извинился: — Прошу прощения.
— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Я все равно ничего не понял. Но понял, что этот Куликов — не только сукин сын, но еще и маймуно виришвило.
Похоже, господин Геловани и сам нечасто слышал такие слова, да еще в устах русского человека. Возможно, мое произношение оставляло желать лучшего, но он понял. Хмыкнул, пожал плечами, но не стал спрашивать — откуда я знаю[1]?
Мой друг Костя Авалиани пришел бы в ужас, услышав такие ругательства. Для него и слово дурак было бранным.
— Он еще хуже, чем обезьяна и сын ишака. Подлец и сволочь. У меня уже два помощника наотрез отказались выступать в качестве обвинителя, а один подал в отставку. Если вы откажетесь, придется мне самому выступать с обвинением. Но я не знаю — чем все закончится. Я пытаюсь себя контролировать, но Куликов уже знает мою болевую точку. Могу вспылить, накинуться на Куликова прямо в зале заседания суда. Мне потом придется либо идти под суд за причинение увечий, либо уйти в отставку с позором. А Куликов будет счастлив. А газеты опять раструбят о позоре московской прокуратуры и об очередном выигранном деле. Да что там — прокурор накинулся на адвоката! Да о таком не только наши газеты, но и европейские станут трубить месяца два. А присяжные заседатели ходят на такие процессы с огромным удовольствием, словно в театр.
