1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
Погода сегодня сырая, как промозглое полотенце в нашей больнице — той, что в двадцать первом веке. Ветер, дождь. Небольшая качка. Балтика, она такая. Даже в июле. Хотя это у нас в России ещё июль, а в Германии давно уже август, тринадцатое. Кажется, прежде уже шла война, нет? В сентябре точно шла, но опять же, по российскому календарю, или по европейскому? Не помню. Невнимательно учил я историю Нового Времени. Для меня это было время старое, ушедшее безвозвратно. А оказалось — нет. Не ушедшее. Оно здесь, оно дышит мне в затылок запахом угольного дыма и пороха, шепчет газетными заголовками: «Die Spannung auf dem Balkan…», «L’incident de Sarajevo…». Нет, пока ещё июль.
На палубу выходить не хочется. Возможно, позже, если распогодится, и уляжется качка. Она, качка, хоть и невелика, а всё же риск поскользнуться и упасть есть. Падать же мне никак нельзя. Мне нужно быть здоровым, целым, невредимым. Не корысти ради, а токмо во имя будущего. Иногда ловлю себя на мысли, что берегу себя не для истории, а вопреки ей — как ребенок, прикрывающий ладонью песочный замок от набегающей волны.
Яхта идёт ровненько, будто по рельсам. Мощные двигатели, шесть с половиной тысяч лошадиных сил. Сила! А Седов пустился в плавание на «Святом Фоке» с двигателем в сто лошадиных сил. Что важнее — исследовать Север, или, вот как я, идти в Кёнигсберг? Вопрос риторический, как любил говаривать мсье Пьер, с которым мы расстались. Вернусь — позову его назад. Кёнигсберг, конечно, важнее, если удастся подменить свинец войны золотом дипломатии. А будет мир — я уж уговорю Papa построить два, три, пять ледоколов — с практической целью, сделать Северо-Восточный проход экономически выгодным. Хотя прекрасно понимаю: это лишь предлог. Настоящая цель — отвлечь Империю от балканской ловушки, перенаправить её амбиции в белые безмолвия.
Но вообще-то расточительство: ради одного человека гонять огромную яхту, триста пятьдесят моряков, плюс прислуга… Так ведь ради Вдовствующей Императрицы. Или ради призрака её? Ведь Мария Фёдоровна уже двадцать лет вдовствующая, но её тень всё ещё витает в коридорах власти, как запах духов на брошенной шали.
Я бы не прочь отправиться рейсовым пароходом. В каюте первого класса. Занять две, три каюты, хоть пять — всё дешевле, чем круглогодично содержать это громаду. Две громады — есть ведь и «Штандарт». Две с половиной, с учётом «Александрии». Но мою идею отвергли сразу. Невместно цесаревичу путешествовать на обычном пароходе. Дискредитация монархии, умаление престижа России! Эти фразы, как заезженная граммофонная пластинка, звучат в ушах с тех пор, как я очнулся в этом теле — теле, которое ещё не знает, что его хозяин станет мучеником в подвале Ипатьевского дома. Нет, не станет. Иногда ловлю себя на том, что глажу грудь мундира — нет ли пулевых отверстий? Нет, пока ещё цел. Пока ещё…
И конспирация, конечно. Кто-нибудь из пассажиров или команды меня бы непременно узнал — я если не знаменит, то известен наверное. Это милое детское лицо, повторенное на тысячах открыток, в десятках карикатур в Punch — «Русский наследник, или Гамлет на льду»… О, да я стал персонажем ещё до того, как успел что-либо совершить! Судьба иронична: пытаясь изменить историю, постоянно натыкаешься на собственные карикатурные двойники в газетах.
За иллюминатором внезапно брызнул солнечный луч — редкий гость в этом сером дне. Луч скользнул по корешкам книг, задержался на золотом тиснении: «The Mutiny…». Мятеж… Интересно, как разрешится мой собственный мятеж против неумолимого потока времени?
— Ваше Императорское Высочество, к вам Коля! — торжественно объявил Михайло Васильич.
— Проси.
Да, ещё один участник поездки, Коля, сын доктора Деревенко. Товарищ для меня.
— Доброе утро, mon prince! — робко сказал Коля, заходя в каюту.
— Добро пожаловать, виконт! В новой форме вы выглядите просто блестяще!
Коля зарделся и скосил глаза на ростовое зеркало.
Новая форма была не совсем новой. Вчера мне подарили именно новую, а куда деть прежнюю, из которой я уже вырос? Вот я и отдал Коле — морскую, Гвардейского экипажа, и сухопутную, Лейб-гвардии казачьего полка. Как Иван Грозный, жалующий отличившемуся боярину шубу с царского плеча. Многие ребята мечтают о такой форме, но она им недоступна. Дело не в деньгах, Владимир Николаевич, папа Коли, отнюдь не беден, просто никто не имеет права носить военный мундир, не имея на то основания. Время такое — у всех своя форма. У гимназистов, у телеграфистов, у пожарных. А военная форма — всем формам форма! Честь мундира! Но подарок цесаревича — прекрасное основание. Скажет, к примеру, городовому: дяденька, это подарок цесаревича Алексея — и городовой в лепёшку разобьется, стараясь угодить Коле. Да и мундир почти неношен, надевал я его от силы раз пять или шесть, парадный-то. Но я расту, Коля растет. Вырастаем из старых мундиров. Коля на два года меня младше, а по виду — на год, так что мундир Гвардейского экипажа пришелся ему в пору. Кому он его передаст? Возможно, своему сыну. Сейчас к одежде отношение бережное. Материя прекрасная, сродни тому аглицкому сукну, из которого пошил мундир лейтенант Жевакин. Хватит на тридцать лет.
— Mon prince, а кто такой виконт?
— Де Бражелон.
— Кто? — Коля явно не читал Дюма. Восемь лет Коле, рано. Да и я не читал, здесь. А там, в двадцатом веке, читал. Сокращенный вариант, в триста страниц.
— Молодой знатный дворянин. Титулованный.
— Я не дворянин, — потупился Коля.
— Если наша командировка окончится успешно, Владимир Николаевич станет действительным статским советником, что дает право на потомственное дворянство. И ты, Коля, тоже станешь потомственным дворянином. Ну, а виконтом — это позже. Я обещаю.
Коля просиял. Мало того, что красивый мундир подарили, так еще и потомственным дворянином скоро станет!
Я стал рядом с Колей. В зеркале мы, одетые одинаково, казались почти близнецами. Я чуть побольше, но не так, чтобы очень заметно.
— Что ж, виконт, пройдёмте в салон.
И мы прошли. Гришка и Мишка неслышными тенями сопровождали нас.
«Полярная Звезда» — это дворец на воде. Не слишком большой, но и не маленький. Роскошный — хотя сравнивать мне не с чем, в чужих дворцах не бывал.
Салон, она же малая гостиная — умеренно просторное помещение. Кресла, диваны, книжные шкафы, столы. Большие иллюминаторы с прекрасным обзором. Картины — малые голландцы.
В салоне — никого. Да и кому тут быть? Гостей на борту нет, экипаж может появляться лишь по служебной надобности, прислуга убирает в назначенное время. Сейчас и убирать-то нечего.
В иллюминаторе та же Балтика. Солнце спряталось, вернулись дождь, свинцовое небо, свинцовое море.
Газеты на столике вчерашние. Откуда быть свежим, в море-то?
Я полистал и вчерашние. Австрия приближается к Белграду, сербские войска мужественно обороняются, нанося наступающим огромный ущерб. Британские круги выражают недоумение по поводу отсутствия реакции России. В Париже продемонстрирована новая модель промышленного автомобиля, способного перемещать до двухсот пудов груза со скоростью до сорока верст в час. И поздравления в адрес Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича. Многая лета, многая лета, многая лета!
Глава 18
8 августа 1914 года, пятница
Вержболово
— Это — орден Чёрного Орла, — сказал я Коле, медленно поворачивая в пальцах тяжёлую серебряную звезду, усыпанную бриллиантами.
— Красивый, — Коля не сводил глаз с награды, и в его голосе прозвучало что-то, отдалённо напоминающее благоговение.
— Да, красивый, — согласился я, ощущая холодный металл. — Но не завидуй.
— Я не завидую, — потупился Коля, но я знал его слишком хорошо.
— У монархов — королей, императоров, султанов, — заведено: награждать друг друга орденами. Памятный подарок. Я получил орден не за подвиг, вообще не за личные заслуги, а потому, что цесаревич. Примирись с этим, и успокойся.
