Аналитик (СИ) - Семин Никита
Как бы то ни было, а больше мне делать в Кремле нечего. Вот и отправился я обратно в институт. Как и ожидалось, главным вопросом у всех работников было одно — как прошел доклад. Чуть ли не с порога начали меня этим атаковать. Чтобы не пересказывать по несколько раз одно и то же, я попросил Валерия Семеновича собрать всех в нашем зале-аудитории и уже там кратко описал ситуацию.
— Вот это Аньке повезло, — присвистнул первым Николай. — И заместителем стала и теперь вот ее доклады тоже в политбюро слушать будут.
После этого и другие аналитики с завистью стали коситься на сжавшуюся за партой девушку и комментировать ее ушлость и удачливость. Кто-то даже не постеснялся намекнуть на наши с ней более тесные связи, но этого говоруна тут же заткнул Валерий Семенович. Еще и пристыдил, что нельзя наговаривать на женатого человека, да и сомневаться в моральном облике своих товарищей.
Я дал возможность людям высказаться, после чего призвал к порядку и отправил по рабочим местам. Не сомневаюсь, что обсуждение новости продолжится, но уже по курилкам, да в тесных кружках по интересам. Ну и ладно. У меня сейчас о другом голова болела.
Когда я вернулся в свой кабинет, Анна зашла следом. При этом она старалась не смотреть на меня и будто чувствовала себя виноватой.
— Что случилось? — спросил я ее.
Как относиться к ней с учетом новой информации я не знал. Поэтому и мне самому было немного неловко. Так-то она ничего плохого не сделала, но мало ли что у нее на уме? Не зря ведь Берия хороводы вокруг нее водит? Да и использовать девушку в темную… на мой взгляд некрасиво. Утешал лишь тот факт, что и меня также хотели использовать, так что мы в какой-то степени «в одной лодке».
— Извините, — тем временем пискнула Аня.
— За что? — удивился я.
— Так… моя работа ваши планы сломала, — тихо прошептала она.
— И какие же из них? — хмыкнул я.
Та с удивлением посмотрела в мою сторону.
— Ну… вы не защитили свой доклад. Еще и мою работу будете вынуждены представлять…
— Рабочие моменты, — отмахнулся я. — Я даже горд, что сумел найти сотрудника, который способен меня подменить.
Вот этим заявлением я ошарашил девушку. И тут же попробовал воспользоваться ее кратким замешательством, чтобы узнать о ней побольше.
— Знаешь, чтобы вот так сразу с первой попытки написать работу, которая может заинтересовать высокое начальство, нужен или особый склад ума, или опыт, или же хорошее образование. Опыта у тебя нет. Склад ума? — сделал я вид, что задумался, — не знаю, вроде тут ты от других не отличаешься. Да и образование у нас вроде одинаковое. Или тебя кто-то помимо университета обучал? Дома, родители?
— Да я с мамой живу, — окончательно растерялась девушка, — а у нее нет времени на это. Работает много.
— Кем?
— На мыльной мануфактуре.
Незаметно мы разговорились. Судьба у родителей Ани вышла незавидной. Отец, Дмитрий Романович, — из обнищавших дворян, а мать, Аглая, — дочь лавочника. Дед по отцу был против этого брака. Вроде не мезальянс, но близко. В итоге отношения у них охладели. Настолько, что после октябрьской революции, когда деда арестовали, семья Ани не знала об этом. Весточка пришла лишь спустя полгода. Гражданская война была в самом разгаре. Отец Ани не был коммунистом или даже сочувствующим, но и к царской власти любви не испытывал. Родители девушки были из тех, кого называют «нейтралами». Таких полно в любом обществе, когда-то раскалывается. Но это было ровно до момента, пока Дмитрий не узнал об аресте отца. Хоть отношения у них из-за свадьбы родителей Ани были натянутыми, однако к отцу по словам девушки Дмитрий Романович испытывал сильное уважение. Как итог — он записался в армию генерала Деникина.
Для семьи его решение обернулось гонениями со стороны соседей и быстрым побегом в Москву к старому другу отца по маме. Иначе бы нормальной жизни у Ани с Аглаей не было. Лев Родионович — отец Аглаи — продал лавку, когда это было еще возможно, собрал все средства, какие мог, и все же пристроил дочь на мануфактуру и проплатил полгода аренды небольшой комнаты. Поступала Аня уже сама. Если бы не домашнее образование, полученное от мамы в детстве, и статус Аглаи как работника мануфактуры — могла и не пройти конкурс. Причем второе было более важным при поступлении.
С отцом Аня продолжала поддерживать отношения, но уже через почту и телеграммы. О его бегстве тот сообщил сам. Просто однажды к Аглае подошел незнакомый человек и передал ей письмо от Дмитрия, представившись его другом. Так Аня и узнала о судьбе отца и с тех пор старалась поддерживать с ним связь. Писала о своих успехах, как ей живется на новом месте. Тот отвечал, хоть и гораздо реже, чем девушке хотелось бы.
Про то, что Дмитрий Белопольский является членом РОВС, Аня не упомянула ни разу. Или боится говорить об этом, или сама не знает. Ну а я тем более не стал показывать, что мне об этом известно.
Под конец разговора Анна облегченно расплакалась.
— Знаете, мне даже легче стало, — сказала она мне.
Окончательно успокоив ее, я попробовал переключиться на работу. Но по факту делать особо мне было нечего. Только лишь с докладом Ани поближе ознакомиться, а так — пока не защитим текущий доклад, новых тем нам не дадут. Может это и правильно, но получается некий «простой» в работе. Надо бы Иосифу Виссарионовичу намекнуть об этом. А то снова скажет — через месяц жду доклад, а у нас еще конь не валялся. Вот сейчас бы остальных озадачил сбором материалов — и меньше пересудов было бы, и к следующему докладу качественней подготовились.
Позвонили из Кремля вечером, когда я уже одевался и готовился идти домой. Агапенко сообщил, что ждут меня уже завтра в два часа дня. У меня прямо груз с плеч свалился. Лучше хоть какая-то определенность, чем томительная неизвестность. Надеюсь, хоть в этот раз сюрпризов не будет.
* * *— Вызывали, товарищ заместитель председателя…
Берия раздраженно махнул рукой и Гурченко замолчал. Причину вызова его к начальству он знал. Чем именно для него это может обернуться — уже лишь догадывался. Однако Василий Кондратьевич надеялся, что подберет аргументы в защиту своего поступка. Тем более что действовал он не напрямую, а через подчиненных и можно было попытаться скинуть ответственность на них. Мол, «не так поняли», «проявили не нужную инициативу» и так далее. Хотя скидывать на подчиненных свои косяки Гурченко не любил. Но «не любил» не означает «не был готов».
А Берия тем временем молчал, внимательно разглядывая следователя. И от этого молчания становилось неуютно. Нехитрый психологический трюк. Гурченко и сам им часто пользовался. Но от этого не менее действенный, когда осознаешь, что у человека перед тобой есть власть вкатать тебя в землю легким мановением пальца. Ну или просто поставив росчерк под соответствующим приказом.
— Вам есть что мне сказать? — наконец первым заговорил Берия.
Гурченко тут же мысленно поставил себе плюсик. Пусть маленькая, но победа. В психологии допроса это очень важно.
— О чем именно, товарищ заместитель…
— Берия, — перебил его Лаврентий Павлович. — Обращайтесь короче — товарищ Берия.
— О чем именно я должен сказать, товарищ Берия? — тут же поправился следователь.
— А у вас много тем, что вы должны мне доложить?
— Под моим руководством идет работа сразу по трем десяткам потенциальных шпионов и еще почти восемьдесят человек, находящихся под подозрением, — бодро отрапортовал Гурченко.
Задумчиво хмыкнув, Берия перефразировал вопрос, из-за чего мужчина поставил себе мысленно второй плюсик.
— Почему ваш подчиненный по вашему приказу передал сведения стороннему лицу?
— Я подобных приказов не отдавал, — тут же ушел «в несознанку» Гурченко.
— Да? А вот агент Азат Амарян утверждает обратное, — приподнял над столом исписанный листок Берия.
«Уже допросили?» — мелькнуло удивление у Василия Кондратьевича. Но он тут же задавил его и сосредоточился на разговоре.
