Солдат и пес 2 (СИ) - Советский Всеволод
— Дали — это который Сальвадор?
— Ага! У Сашки даже иллюстрации были.
— Откуда⁈
Я слегка обомлел, потому что иллюстрации Дали в советской глубинке казались делом немыслимым. Это в те годы, когда картины каталонца считались образцом деградации буржуазного искусства.
— Даже не знаю, — вздохнула Ангелина. — Ну, мамаша у него была такая вся из себя. Тонкая штучка. Ему от нее и передалось… Да вот видишь, не в коня корм.
И махнула рукой.
— Сейчас… Вот смотрю на него и диву даюсь. Сейчас от него только тень осталась. Знаешь, как будто тот Саша, которого я знала, исчез. А этот другой какой-то, но проблески того есть! Так странно вдруг видеть их…
Она разговорилась, и тут я в который раз убедился в удивительном качестве русской женской души: от всего сердца проникаться жалостью ко всяким ущербным, обиженным жизнью существам. Начиная от разных шелудивых котят да щенят, заканчивая мужиками-неудачниками, которые, конечно, неимоверные таланты, но на каждого из них обязательно найдется недоброжелатель, поставивший задачу испортить жизнь гению. Как злой и мудрый волшебник Фрестон Дон-Кихоту. Не буду говорить, что все такие, чего не знаю, того не знаю. Но я встречал такое много раз. Именно это качество.
По мере разговора Ангелина начала заметно раскисать морально. Носом зашмыгала, глаза влажно заблестели…
— Что с тобой? — осторожно спросил я.
Оказалось — жалко. Этого никчемного горемыку Сашку. Ну, в общем-то, можно понять.
— Не знаю, — она шмыгнула носом. — Это так странно… Смотрю я на него, смотрю, и прошлое оживает, и помню то, что вроде бы и позабылось…
Короче говоря, ожившие призраки былого заставили мать-одиночку взглянуть на проблему с позиций гуманизма и даже милосердия. И прежние чувства пробудились с забытой силой…
Тут она вновь малость заплутала в словах, и взгляд сделался какой-то виноватый… Я решил прийти на помощь:
— Ну, другими словами, ты решила вернуться… вернее, вернуть его себе. Так?
— Еще не решила… — она помялась.
— Но близко к этому, — заключил я.
Если честно, я испытал облегчение от этого разговора. Помятый бродяга очень вовремя возник на горизонте. По существу, наши отношения с Ангелиной были ведь случайными, хотя и искренними. Маленькая такая приятная искорка случилась — ну и обоим хорошо, и так и надо. А дальнейшее?.. Это вопрос без ответа.
И вот, кажется, ответ пришел. Откуда не ждали, но какая разница. Внезапный Саша закрыл тему.
Женщина вздохнула длинно и прерывисто:
— Ты знаешь, Борис… Я даже не знаю, как это объяснить…
— Я тебя понимаю, — поспешил сказать я.
— Вряд ли, — она грустно улыбнулась.
— Это почему?
— Да потому, что это понимание с годами приходит. Во-первых. А во-вторых, мужчинам женщин вообще трудно понять. Мы и сами-то себя не больно понимаем. Ты думаешь, я могу объяснить, почему меня к нему тянет?.. Ага, как же! А вот тянет, и все! И жаль мне его, ну прямо не смогу тебе сказать, как! Сердце разрывается!..
На этих словах она заплакала, да так странно: лицо не исказилось, не перекосилось, а чистейшие слезы полились из обоих глаз, и даже не то, что полились, а прямо хлынули, срываясь со скул, капая на лабораторный халат.
Теперь уже мне стало остро жаль молодую красивую женщину. Тут нечего быть ясновидящим, чтобы предвидеть то, что ее ждет. Из сострадания она, конечно, примет обратно бездельника-великомученика. Он приживется, прилипнет, не выгонишь. И все, пиши пропало. Всю жизнь будет тянуть жилы, пить кровь, высасывать силы… Пока либо ее не сведет в гроб, либо сам не сдохнет. Экзистенциальный вампир. Знаю таких мужиков. Им вот найти сердобольную бабу, да присосаться к ней, да ломать из себя непризнанного корифея, пришедшего в мир с великой миссией, да вот только что-то пошло не так…
— Ну будет тебе, — постарался я утешить Ангелину, — прошлое прошлым, а у тебя вся жизнь впереди!
Я обнял ее, чуть притиснул к себе… И ощутил, что и она ко мне прильнула самым жарким образом, каким-то совсем не платоническим. Крепко обхватила, прижалась, задрожала…
— Боря… — стыдливо пропищала она, — ты прости…
— Прощаю, — не без юмора заметил я.
— Заранее? — она улыбнулась.
— Авансом, — подтвердил я. — Но хотел бы уточнить, за что прощать?
Она вновь глубоко вздохнула, как пловец перед входом в весеннюю воду. И сказала:
— За то, что я тебя хочу. И ничего с собой поделать не могу. Хочу, и все тут.
Ну, я-то с собой сладить мог. Но, рассудив, решил, что отказываться не стоит. Пригнувшись, я как можно ласковее приложился губами к губам женщины…
Категорически не принимаю секс в полураздетом виде. И даже хоть в каком элементе одежды. Пусть и в одном носке-чулке. Допускаю лишь серьги-кольца. Поэтому и Агнелине сказал жестко: догола, милая моя. В чем из мамы вылезла.
Подчинилась.
Ну и сам понятно, я довел себя до состояния Адама. Наружную дверь изнутри заперли, Климовских храпел совершенно мирно, может быть, даже что-то видел во сне. Это придавало ситуации особую пикантность, и мы полюбили друг друга страстно, нежно, но молча. И кончил я с силой, но сдержанно, лишь так прижал любовницу к себе, что она ойкнула. И тут же сладострастно простонала:
— Когда ты в меня кончаешь… я будто за пределы планеты улетаю… В космос. И дальше. За пределы нашего мира…
Меня так и распирало сострить на тему — мол, ничего себе взлетная тяга у твоей этой самой… как бы это сказать помягче… мохнатой красотки. Аж за пределы выносит! Но промолчал. Так вот брякнешь сдуру — обида будет смертельная.
После соития мы, конечно, еще лежали в обнимку, я старался так обнять девушку, чтобы ей было тепло и уютно, как в живом домике. Наверное, нечто подобное и выходило, потому что Ангелина так нежно, так ласково и благодарно меня целовала… И я чувствовал к ней ответные теплые чувства. Красивая женщина, которую ты оплодотворил — ну какие еще чувства она может вызвать?..
Тем не менее, чувства чувствами, а служба службой. Примерно так я сказал Ангелине. Постарался, разумеется, как можно мягче. Она молодец, все поняла правильно.
— Да, конечно, пора вставать. Хоть и не хочется… Дай я тебя еще раз поцелую. И пора! Подъем.
Я встал и оделся мгновенно, по-солдатски. То есть за сорок секунд. Ангелина провозилась подольше. Ну, у нее и амуниция посложнее, включая лифчик, подвязки всякие… Старший прапорщик при этом все сладко спал, похрапывая — и удивительное дело! — никто не сунулся в лабораторию за это время. Прямо подарок нам от судьбы.
— Ты домой? — спросил я.
— Ну, а куда же, — она бросила взгляд на часики. — Пора… Мама у меня старенькая, тяжеловато ей и по хозяйству, и с Пашкой возиться… Хоть он и спокойный. Но все равно: покорми, проследи, то де се…
Тут она увлеклась, начала рассказывать малоинтересные для меня детали, но я вежливо все выслушал. Она же, наконец, спохватилась:
— Слушай, надо же этого охламона разбудить!
И устремилась к нему:
— Владимир Палыч! Владимир Палыч! Вставайте! Поспали, отдохнули, давайте вставайте!
— На него Демин хорошо действует, — подсказал я. — Ободряюще.
— Точно! — воодушевилась она. — Владимир Палыч, смотрите, сейчас Демин сюда нагрянет! Вот он точно вас может оштрафовать. Останетесь без зарплаты!
Наверняка у начальника штаба таких полномочий не было, но кто его знает, какой расколбас он мог безнаказанно творить в пределах части…
Это подействовало. Старший прапорщик обеспокоенно заворочался:
— Д-да?.. Гм! А я чего, заснул, что ли?
— И даже храпели.
— М-да? Это бывает, грешен… А чай есть?
— Да уж остыл давно, поди… Погодите!
Она метнулась ко мне и зашептала:
— Боря, ты иди! Не хочу, чтобы он тебя увидел.
— Боишься, что ли?
— Ну вот еще! Просто не хочу всякой болтовни сраной. Дай я тебя поцелую!
И поцеловала меня в щеку, обняла, прижалась… И резко отпрянула:
— Ну все, иди!
И я вышел, неся в себе ощущение, что память этого вечера останется со мной навсегда. Что спустя много лет я буду помнить, помнить и помнить этот осенний северный день как один из лучших-не лучших, но удивительных и ярких в моей жизни…
