Шапка Мономаха. Часть II (СИ) - Вязовский Алексей
С глубочайшим почтением прощаюсь. Всегда преданный вам друг, князь Дмитрий Михайлович Голицин. Писано в Вене 10 июня 1774 года от Р.Х.»
— По известным причинам, значит… – пробормотал Разумовский.
Ну что же. Причина ему была известна. Немка на трон реальных прав не имеет, и, даже если Пугачева удастся извести, бунт это успокоить не сможет. А вот законная наследница по прямой от Петра Великого линии будет как нельзя более кстати.
“Как оно все повернется? Мне ль не знать: в здешнем свете ничего нет прочного, а все на час”, – погоревал, но и в очередной раз подивился Кирилл. Их род познал все – и взлеты, и падения. Главное – не зевать.
Вот только одна незадача. Сам Разумовский прекрасно знал, что настоящая дочь Елизаветы и его племянница под именем монахини Досифеи сидит взаперти в стенах московского Ивановского монастыря. Он регулярно передавал ей деньги, которые та тратила в основном на украшение церкви и милостыню.
Бывший гетман встал, открыл потайную дверцу и отпер скрытый за ней железный ящик, вмурованный в стену. Оттуда на стол был перенесен большой ларец, заполненный бумагами покойного брата.
Кирилл перебирал письма Елизаветы, перевязанные цветными ленточками. Дарственные от нее на земли и крестьян. А вот и выписка из метрики о бракосочетании в 1742 году, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы, рабов божьих Алексея и Елизаветы. И вторая выписка — о рождении в 1746 году девочки, нареченной при рождении Августой.
Бумаг было вполне достаточно, чтобы обосновать претензии на корону. Вот только какая роль у него самого при этом будет? И снова взгляд его упал на титул в начале письма.
— Гетман всей Малороссии… – хмыкнул он вслух. – Ну, будем считать это началом торгов.
С думок о племяннице-самозванке мысль его перескочила на сына. Андрий, или Анжей, как его окрестили при петербургском дворе, был главной любовью и головной болью отца. Тот еще повеса! Доносили, что залез он ни много ни мало на царевну Наталью Алексеевну до ее отъезда в Москву. Плетью бы ему спину перекрестить!
— Мой тато был простым погонщиком, а ты какого рожна себя великим посчитал? – бывало пытался Кирилл урезонить непутевого.
— Не знаю, кто у вас, а у меня батька – гетман!
И ведь не поспоришь!
“Нужно его от греха подальше из Петербурха в Европу переправить. Коли самозванец нацелился на нашу, аристократов, ридну кровь, как бы не было беды”.
— Ох я дурья голова! – вдруг по-стариковски запричитал экс-гетман. – Что ж я забыл Долгорукова спросить, получал он от Суворова цидулю с предупреждением или нет? Я-то Крымский корпус оповестил.
Лишь позже он узнал, что Долгорукий не только получил такое же письмо, но и воспринял его весьма серьезно. Согласовав свой отъезд с Румянцевым, генерал-аншеф вместе со своим зятем генерал-поручиком Мусиным-Пушкиным выехали в направлении Крыма с охраной из двух эскадронов пикинеров.
***
Тонкая линия из небольших русских отрядов вытянулась вдоль всего южного побережья. Австрийская кордонная система. Глупость несусветная в условиях крымского бездорожья. Каждый отряд был предоставлен сам себе, не имея возможности ни прийти на помощь соседям, ни получить от них поддержку.
Неожиданно в войска поступил приказ: “держать батальоны вблизости от татарских становищ, дабы надежнее обнять полуостров. Превращение из мятежа и неустройства в мир, тишину и порядок законный – такова наша истинная цель, имея в виду скорое заключение трактата с Высокой Портой”.
Что тут скажешь? Мудреная бумага – понимай, как хочешь. Не то командирам предписывалось запугать крымчаков энергичными мерами, не то ограничиться военной демонстрацией. Полковое начальство почесало затылки и скинуло вопрос на подчиненных. Те, на уровне батальонных начальников и командиров отдельных отрядов, поступили различно. Так, Колычов со своими егерями остался в Алуште. Другие, оставив хлипкие береговые ретраншементы, двинулись в горы к татарским аулам. Кто-то просто встал бивуаком в пределах видимости селения. Кто-то, как подполковник и командир батальона Московского гренадерского полка Кутузов, действовал куда решительнее. Заходил в аулы, проводил обыски, изымал оружие, арестовывал известных смутьянов и даже отнимал низких татарских коней, табуны которых сельчане не успели отогнать в непролазные горы.
Хороша татарская лошадка для южного берега Крыма! Пройдет там, где драгунский конь замрет в испуге. По склону вскарабкается, с крутой горы съедет на собственном заду и безошибочно выберет нужную дорогу. Ценнейшие качества! Особенно с учетом густо поросших лесом и колючим кустарником множества балок и ущелий, прорезавших вдоль и поперек предгорья у моря. Михаил Илларионович для себя решил, что в приказе содержится намек на подготовку татарами восстания. Если не лишить их лошадей, крымчаки создадут головную боль всему Крымскому корпусу – в первую очередь, его обозам и коммуникациям. Поэтому действовал без оглядки на возможные претензии от русских дипломатов при дворе хана в Бахчисарае.
— Скажи аксакалам, – приказал он толмачу, – что они получат своих лошадей, когда минует угроза турецкого десанта. Мирный договор вот-вот подпишут.
Никто не знал, что мир уже заключен, что посыльный люгер с долгожданным известием не смог выйти из устья Дуная из-за непогоды и критического повреждения такелажа, что из-за вечной русской нерапорядительности в Крыму узнают о Кучук-Кайнарджийском договоре лишь с прибытием Долгорукова. Татары, распаленные османскими подсылами и людьми хана Девлет-Герея, ждали лишь сигнала, чтобы атаковать ненавистных урусов. Готовились. Неожиданный визит гренадеров спутал все карты.
— Вашвысьбродь! Склад пик нашли! – весело посверкивая глазами, доложил подпрапорщик из первой роты.
— Поломать, сжечь и сварить на них людям кулеш!
Татарская пика наряду со стрелами – главное оружие крымчака. Огнестрела он боялся. Когда стрелял из пистоля, отворачивал голову.
— Сколько пик-то нашли?
— Тридцать штук.
— Значит, аул собрался выставить тридцать бойцов. Старейшины, сами выдадите мятежников или помочь?
Старики сердито замахали руками, плевали в землю и выражали крайнее презрение.
— Вяжи их, ребята! И тех татар, кто в седле может держаться.
Гренадеры забегали по аулу, врываясь в каменные сакли с земляными крышами, уступом прилепившиеся к зеленому склону. В селенье поднялся плач и вой. Вскоре толпу мужчин в путах погнали в сторону Бахчисарая.
Кутузовский батальон стальной метлой прошелся по селениям за Байдарским перевалом. Реквизированные лошади составили приличный табун. Поднятая им пыль ввела в заблуждение турецкую партию при дворе хана. Она решила, что час всеобщего восстания настал, и бросилась с оружием в руках на дом русского резидента при Сахиб-Гирее Веселицкого. Конвой принял неравный бой. И тут в спину нападавшим ударили гренадеры. Брать в плен мятежников никто не собирался.
— Пардону не давать! – приказал Кутузов, как только увидел вздернутую на татарскую пику голову казака-конвойца.
Крымчаки гибли десятками и в ужасе разбегались.
— Вы спасли нас! – обнял бравого подполковника русский дипломат – У меня ведь жена на сносях. Родится сын, назову в вашу честь!
Над древней крымской столицей вздымались клубы дыма. Бахчисарай горел, и огонь подбирался к стенам ханского дворца. Перепуганные жители бежали в сторону древнего убежища караимов, Чуфут-Кале.
***.
Долго почивать на лаврах у кутузовцев не вышло. Прибывший в Крым Долгоруков принялся стягивать войска к Алуштинской долине. Он руководствовался мыслями Суворова, изложенными в его письме. “Южные берега Крыма от Балаклавы до Феодосии, хотя в разных местах приступны, но вообще довольно защищены хребтом гор, простирающихся в три ряда параллельно морскому берегу. Произведя там высадку, неприятель обрел бы великие препятствия и невозможность взойти на поверхность оных. Вынужден будет избрать такие пункты, кои доступ ближний через горы на плоскость крымскую ему дадут. В числе таких вижу Алушту и Кебит-Богазский перевал. Угрожаемы и Байдры, однакожь за ними лежит берег дикий и к высадке десанта мало пригодный”.
