Шапка Мономаха. Часть II (СИ) - Вязовский Алексей
— Та же беда! – откликнулся Румянцев. – Все казачьи полки, кои на Харьков были скомандированы, растворились в степи. Вот и думай, куда навострились – к Пугачу аль на Дон? А малороссийские полки приходится потихоньку разоружать, окружив пехотными заслонами. Оттого и скорость марша невысока.
— Я без тебя, Петр, не решился на Москву идти со своими убогими силами. Поджидал вас в недвижении.
— Не вменяй себе в стыд, Василь Михалыч. У Пугача сила великая уже скопилась. Нас, вместимо, числом врага не запугать – приучились турку бить маневром. Но то – на равнинах. А в заокских лесах? Рубка страшенная наш ждет, вот что я тебе скажу. Одна надежа на выучку солдатскую. “Обряда службы” у Пугача нету. Толпой на нас повалят. Как правильно марш и лагерь устроить, то им неведомо.
— А как же гвардия? – с подковыркой спросил хозяин дома.
— Орлова самонадеянность сгубила, преображенцев – предательство.
— Гвардейцев сравнивать с богатырями Румянцева?! Те-то к парадам, а не к войне готовились, а задунайцы порохом кашу заправляли да не одну пару сапог в походах сносили, – заступился за коллегу Долгоруков. – Великую книгу ты, Петр, составил, хоть и малую страницами! Я твои идеи, в ней изложенные, у себя в войсках применил и через то знатного солдата воспитал.
Разумовский оживился:
— Интерес имею к новым воинским ухваткам. Расскажи нам, Петр Александрович, что за инвенции в военном деле ты сочинил или вынес из войны с османами.
Румянцев задумался, стоит ли всем делиться. Тщеславие победило, и он начал излагать по пунктам:
— Образ действий наших войск установился рядом последовательных опытов и приспособлений к условиям обстановки. Перво-наперво, противника раздробляй, а свои силы в кулак собирай. В бою друг друга поддерживай – так своим командирам частей заповедовал. Намерения свои от врага скрывай, местность к своей пользе применяй. Лучшая оборона есть наступление, токмо имей представление, что есть главный предмет твоих действий. Для сего потребно сведения о противнике собирать и ясно установить себе, как его силы расположены, а как – твои. Где у него слабейшее крыло, туда и правь наступ.
Собеседники генерал-фельдмаршала слушали внимательно, но рты от удивления-восхищения не открывали. Уж они-то знали, сколько было упущено возможностей за многолетнюю кампанию. По большому счету, 1-я армия в полную силу заработала лишь с прошлого года. Но зато научившись побеждать, разошлась не на шутку – этого у нее не отнять.
— Что нового по тактике скажешь?
Долгоруков задал вопрос тоном строгого экзаменатора, но Румянцева он не смутил. Оседлав любимого конька, он продолжил свои наставления:
— Переменил я общее построение. Разделил его на три части. Когда наступ, совершал обходные маневры, имея центральный каре как резерв для кареев на флангах. Решимость, отвага, удар в штыки в самом слабом месте, быстрота и преследование до полнейшего разгрома. А офицерам наказывал: товарища выручай, действуя по собственной инициативе, а солдату в трудную минуту подавай личный пример.
Он замолчал, припомнив инициативность Суворова, которая чуть не привела к беде. Пришлось выручать любимого ученика. Его ожившее во время рассказа лицо вновь омрачилось – не из-за Сашки, а от другой кручины .Он долил себе в бокал и продолжил:
— Офицеры… Не токмо солдат нынче ненадежен. На офицеров тоже полагаться безоговорочно нельзя.
— Как так? — удивился Разумовский.
— Вот так, – вздохнул фельдмаршал. – Как-то утром нахожу на своем столе письмо, прибитое к столешнице кинжалом. Кто-то в мой шатер вошел через все караулы и вышел, не подняв тревоги. Но не это самое тревожное. В письме моя супруга сообщает, что находится с дочерью в заложниках у самозванца, и ей поручено передать мне список семей моих офицеров, что так же в плену содержатся. И что они будут непременно люто казнены, если я не сложу оружие. И гравюру приложила с видом казни на Болотной.
— Ах ты ж! Сонмище богомерзких мятежников, предвадительствуемых сыном тьмы и ада, другом бесов и наперсников сатанинских! – витиевато выругался Разумовский. – И что теперь?
— Ну, офицеров, у которых семьи в заложниках, я из полков на время изъял и свел их скопом в единый деташемент. Считаю их самыми ненадежными и в первую линию ни в коем случае не поставлю. Но это разве решение? Прочие офицеры тоже в курсе, почему я так сделал. Кто-то донес до них. И я не могу ручаться в их твердости в решающий час.
Выпили, помолчали.
Разумовский отставил бокал и потянулся за трубкой.
— Я, Петр Александрович, по секрету тебе скажу, что если господь будет милостив, то, может, и не будет битвы. Я в Москву человека послал, который смерти не боится, а Пугачева ненавидит люто. Он вместе с дезертирами туда отправился, так что за своего вполне сойдет. И будет он искать случая самолично порешить самозванца.
— Ну, помоги ему господи! – перекрестился генерал-фельдмаршал. – Если он сможет, то всех нас спасет. Ну а мы пока свою работу делать будем. Войско уже все прошло. Надо уже и догонять его. Так что завтра прощаться будем. Ты уж больше вина не выставляй.
Долгоруков кивком поддержал товарища.
— Я, Кирилл Батькович, почитай, одной ногой уже в дороге. Выеду до рассвета.
— Да как же так? Что люди скажут? Что я скупердяй? Или что закрома у меня опустели? – наигранно возмутился Разумовский.
— Скажи, что я приказал. Всё-таки я тут над всеми главный. Даже над тобой, Кирилл Григорьевич, – добавил генерал-фельдмаршал, вставая из кресла.
— Ну коли ты приказал!
Хозяин дворца рассмеялся и встал вслед за гостем.
— Пойду я почивать, – сказал Румянцев.
— Девку тебе прислать?
Фельдмаршал задумался и кивнул.
— Давай. А то черт его знает, когда в следующий раз доведется.
Посмеялись и расстались.
А хозяин кабинета, распорядившись насчет насчет фемины для дорогого гостя, вернулся за свой стол и вытащил письмо от русского посла в Вене князя Голицина, которое он получил днем. Следовало его перечитать повнимательнее. Начиналось оно с пышного титула, который даровала ему императрица Елизавета Петровна.
«Ея Императорского Величества гетману всея Малыя России, обеих сторон Днепра и войск запорожских, действительному камергеру, Академии наук президенту, лейб-гвардии Измайловского полку подполковнику, орденов святого Александра, Белого Орла и Святой Анны кавалеру, графу Кирилу Григорьевичу Разумовскому…»
Он отложил письмо и потянулся к трубке и кисету.
«Так мне уже давно не писали, – думал он. – С тех пор как Екатерина упразднила гетманщину. Хитрая лиса Голицин знает это прекрасно, и, следовательно, такое вступление неспроста».
Он попыхал трубкой, раскуривая её, и продолжил читать.
«Верно и усердно неся свою службу при дворе их императорских величеств Марии Терезии и Иосифа Второго, я имел возможность встретиться с одной молодой особой, называющей себя дочерью покойной государыни нашей Елизаветы Петровны. Якобы рождена она была в результате тайного брака между оной и вашим достойным братом Алексеем Григорьевичем».
Разумовский опять отложил письмо. Забормотал себе под нос.
— Здесь Голицин сообщает, что авантюристка эта принята при венском дворе, коий изволит фраппировать поведением своим. При полном попустительстве как венских властей, так и самого посла. Он якобы ничего ни про какой брак Елизаветы не знает. Шельма.
Хмыкнув, он продолжил читать.
«Дама сия, называющая себя Елизаветой, княжной Владимирской, своими нарядами в русском стиле даже сумела оказать влияние на женскую моду при императорском дворе. Ликом своим и живостью характера она вполне походит на покойную императрицу, но документальные свидетельства, кои она предъявляет, видятся мне неубедительными, в отличие от некритично настроенных вельмож венского двора, ослепленных ее красотой.
По известным резонам мне приходится действовать осторожно в отношении неё, и потому я в целях установления истины обращаюсь к вам, любезный Кирилл Григорьевич, с просьбой пролить свет на обстоятельства якобы имевшего место законного брака вашего брата и на возможные плоды этого брака, коли все это действительно имело место. Буду рад любому вашему ответу.
