Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор
На том мы расстались. Глядя вслед удаляющемуся Гарденбергу, я думал о том, что, возможно, это будет самый сильный и последовательный мой противник…
Глава 13
На следующий день в Потсдам, наконец, приехали Михаил Михайлович Сперанский с полной канцелярией чиновников и Антон Антонович Скалон со своими сотрудниками. Первого я сразу же нарёк секретарём Учредительного комитета Общегерманского конгресса и поручил заняться его подготовкой. Разговор со вторым был в высшей степени конфиденциальным; настолько, что я, не доверяя стенам Сан-Суси, предложил Антону Антоновичу прогуляться по саду.
— Генерал, — начал я, рассеянно осматривая шпалеры только-только отцветшего и завязывающегося винограда, — в настоящее время и я, и лучшие силы моей империи заняты реорганизацией германской государственности. Это чрезвычайно важный наш сосед, которого надобно держать на очень коротком поводке… если вы понимаете, о чем я, (генерал Скалон молча кивнул). — Однако же, общаясь с чиновниками, военными. Дипломатами бывшего прусского государства, я то и дело встречаю затруднения и отказы, мотивированные присягою, принесенной ими когда-то бывшему королю Пруссии. Скажу прямо — ситуация становится нетерпимой, надобно что-то уже с этим решать!
Скалон вновь кивнул, затем, поворотив ко мне бесстрастное лицо, и, тщательно подбирая слова, спросил:
— Ваше Величество подразумевает под решением некий широкий выбор вариантов, или же, напротив, нечто конкретное?
Я мысленно вздохнул. Увы, с вариантами у нас было негусто.
— Ну, скажем так, возможность физического устранения представляется нежелательной — слишком уж негативную реакцию это вызовет по всей Европе, а особенно — в Германии. Выход один — Фридрих- Вильгельм вместе со всем семейством должен оказаться в наших руках, а затем — публично признать политические реалии и отречься от престола, освободив тем самым всех присягавших ему от необходимости следовать своему долгу. Тут, надо сказать, я надеюсь на ловкость мадам Жеребцовой, которой я уже выслал все необходимые инструкции. Ваша задача — взять объект под наблюдение, наблюдая за каждым его шагом. Полагаю, в Ганновере это не вызовет затруднений?
— Ни в коем случае! — заверил меня Скалон.
— Замечательно. Отравляйтесь в Гамбург и займитесь этим лично! Как только у меня будут сведения от Ольги Александровны, вы получите дополнительные инструкции. Вам всё понятно? Вопросы?
— По сути задания вопросов нет, Ваше Величество!
— Антон Антонович, мы же с вами условились: для вас я всегда «Александр Павлович»!
— Простите. Вопрос мой связан с положением во Франции! По данным моих агентов, положение там становится крайне неустойчивым…
Слушая его, я всё больше мрачнел. Сведения о возможном перевороте в Париже уже неоднократно доходили до меня — рано или поздно он непременно должен был состояться. Директория вообще сидела на пороховой бочке, и при этом играло спичками, как дитя. Уже были попытки монархических заговоров во главе с генералом Пишегрю; якобинцы тоже не сидели без дела, и мятеж Бабёфа ещё был свеж в памяти парижан. Но теперь, похоже, дело пошло всерьёз.
— Александр Павлович, — начал доклад Скалон, — наш тайный агент «Клавесин» сообщает, что по сведениям из Франкфурта, из кругов, близких к бывшему военному министру Карно, в Париже среди лиц, приближенных к министру полиции Фуше, ходят упорные слухи о подготовке переворота, имеющего целью ликвидировать Директорию и дать власть в руки одного человека при сохранении всех внешних атрибутов республиканского строя. Новая система будет называться «консулат» и в целом повторяет образец древнеримских триумвиров. Интригу эту реализуют Сийес и Фуше в пику Талейрану и Баррасу. Также ходят слухи, что Талейран теперь срочно ищет своего претендента в «консулы»…
Слушая его, я задумался. Что же, наверное, это должно произойти! В известной мне истории именно так ведь и случилось: был устроен заговор, в результате которого Первым консулом стал Наполеон Бонапарт. В этом временно́м ответвлении я изъял Бонапарта из политической жизни Франции, но не изменил (да и не мог изменить) общественных, политических, экономических, психологических, наконец, предпосылок к свержению Директории. К сожалению (или к счастью), оно было неизбежно. Если вспомнить Древний Рим, периода падения Республики, то можно видеть, что претендентов в Цезари было немало — Гай Марий, Луций Сулла, Лепид, Помпей, — и рано или поздно кто-нибудь обязательно достиг бы успеха, даже в том случае, если бы сам Гай Юлий, не дойдя до Рима, погиб где-нибудь по Алезией. Так что появление в Париже нового диктатора есть лишь вопрос времени…
— Агент «Мудрец», — продолжал меж тем Антон Антонович, — сообщает, что парижская Директория окончательно себя дискредитировала. Хищения достигают астрономических величин, и генерал Жубер, воюющий в Италии, описывает снабжение своей армии в этой стране исключительно черными красками и в самых энергических выражениях. «Если бы мы не начали грабить, то умерли бы с голоду» — это самое скромное из его на сей счёт высказываний'. Похоже, Александр Павлович, скоро мы станем свидетелями огромных потрясений!
Скалон выжидательно уставился на меня. Я понял, что он ждёт распоряжений.
— Антон Антонович, нам надо самым внимательным образом наблюдать за развитием событий в Париже. Крайне важно заранее понимать, что ждёт нас во взаимоотношениях с этой мощной, но нестабильной державой! Необходимо внедрить своих людей в окружении самых влиятельных французских политиков прежде всего этот Талейран, Фуше, Сийес и Баррас. Переворот в Париже может существенно ухудшить взаимоотношения между нашими державами, а это то, чего я хотел бы избежать. Поэтому…
Тут Антон Антонович вдруг начал подавать мне какие-то знаки
— Что? — не понял я.
— За нами следят! — тихо ответил он, медленно доставая из ножен шпагу. — Сейчас!
И Скалон вдруг стремительно бросился мне за спину, одновременно обнажая клинок. Я судорожно вжался в стену из виноградных листьев, нащупывая собственной средство самообороны — небольшой, но очень острый стилет. «Чёрт побери, — промелькнула мысль — и когда в Техническом центре уже сделают работающий образец револьвера? Надо поторопить Кулибина… если выберусь из этой передряги живым!»
Но через несколько секунд всё разъяснилось. Из-за виноградных кустов раздался вдруг испуганный плач, затем зашуршала листва, пропуская две фигуры — одну побольше, в мундире, другую сильно меньше размером, и появился красный, взъерошенный Антон Антонович Скалон, тащивший за шкирку паренька лет двенадцати.
— Вот этот вот! Сидел в какой-то яме, и подслушивал! Ты кто такой! — тут же бросился он допрашивать юного шпиона.
Впрочем, беглое дознание вскоре показало, что нарушитель спокойствия по имени Миххель является сыном одного из местных виноградарей, по малолетству навряд ли состоит на службе какой-либо из иностранных разведок и, наконец, ни слова не знает по-русски. На шум прибежал часовой с соседней аллеи, подтвердивший, что паренек действительно «местный» и совершенно безобиден; наконец, появился и отец Миххеля, умолявший не подводить парня под монастырь; так что в конце концов грозный Скалон признал подсудимого невиновным и отпустил его с миром. Моё же внимание во время этого сумбурного разбирательства привлекла яма, в которой прятался злоумышленник: это была правильной формы прямоугольная выемка в земле, довольно глубокая, обложенная камнем и напоминавшая формою то ли окоп, то ли…
— Простите, любезный, а что это за дыра? — спросил я садовника, отца юного Миххеля.
— Добрый господин, это могила, что великий король приготовил себе еще шестьдесят лет назад! — кланяясь отвечал тот. — С тех пор она ждёт его гроба; но Старого Фридриха похоронили в церкви нашего города, а приказа закопать эту могилу так и не поступило. Вот и остаётся она здесь, на потеху ребятишкам! Играют тут, веселятся. Дети, что с них взять….
«Надо же, а рассказ Гумбольта — оказывается, не байка!» — невольно подумал я, опасливо заглядывая внутрь. Но ничего я там, разумеется, не обнаружил, если не считать деревянного волчка и бабок, которыми любят играть дети. Похоже, могила эта служила у них аналогом так любимого в моем детстве шалаша. Как это иронично — место, предназначавшееся для последнего упокоения великого человека, стало игрушкой детей… хотя Фридрих, наверное, одобрил бы.
