Благословенный. Книга 7 (СИ) - Коллингвуд Виктор
— Пётр Степанович, надобно найти местных проводников, дабы показали все тропы, провести как можно более полную рекогносцировку. В этот проход они подойдут в последнюю очередь, однако надобно быть готовыми ко всему! Закончите здесь — организуйте тыловые позиции, чтобы в случае чего было куда отступить. Если надо — три, четыре, пять линий устраиваем!
Генерал поехал дальше, а капитан Котляревский остался с работающими солдатами, тревожно вглядываясь в петляющую ленту горной дороги, откуда, еще незримые, но всё равно реальные, накатывались на возводимые им позиции колонны французских солдат.
К счастью, стрелковый батальон Тюрингского полка был набран почти полностью из местных жителей, прекрасно знающих эти места. Вскоре Дохтурову показали десятки лесных тропинок, по которым можно было двигаться параллельно дороге. И к исходу следующего дня ловушка для Моро была готова…
* * *
— Тадеуш, это неприемлемо!
Генрих Домбровский, заместитель главнокомандующего и шеф 1-й бригады польской инфантерии, колючим взглядом впился в лицо Костюшко. Лицо Домбровского с перекатывающимися желваками побагровело от гнева.
— Пан президент, я намерен поставить вопрос ребром. Мы не должны помогать русским. Мы в этой войне выступаем не на той стороне. Это ошибка, что мы находимся в союзе с русскими. Действительный наш друг — это Франция!
Президент Костюшко побледнел. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза — президент республики и командующий ее вооруженных сил. Наконец президент произнёс:
— Генрих, но ведь русский император исполнил главное свое обещание. Смотри — наша государственность восстала из пепла, над Бельведерским дворцом реет двухцветный флаг, а польские граждане получили более гражданских свобод, чем у них было когда-нибудь было!
— Пан президент, да, все это так. Но разве ты не видишь, что все это — чуждые нам установления. Нам навязали Конституцию, нам навязали законы, нам также навяжут и границы… Мы пляшем под дудку Петербурга, посылаем им солдат для войны с нашими старыми союзниками — французами, в то время как царь открыто предпочитает нам немцев. После того, как он стал императором Германии, никаких сомнений уже не может быть, что именно Польша оплатит банкет в честь его возложения на него Железной короны!
С каждым словом Костюшко все больше мрачнел. Нет, с этим народом совершенно невозможно договориться, а уж тем более — управлять им!
— Вспомни, — продолжал между тем Домбровский — ведь два года назад нам обещали Померанию и Силезию. После тяжкой войны мы одержали победу; и что же? Где Померания? Где Силезия? Где Восточная Пруссия? Вместо этого нам искусно навязали плебисцит. И вот, плебисцит прошел: результаты его ужасны! На западе нам удалось лишь подтвердить старые свои границы. Ни Померании, ни Силезии. А на Востоке…
— Если бы мы в свое время проводили немного иную политику в отношении православного населения, результат был бы иной! И я много раз говорил это Сенату! — тоже побагровев, вдруг взорвался Костюшко.
— Ты прекрасно знаешь, — мы не могли этого. Поощрять «православие» — это поощрять русские претензии. Нам надо было ополячить Всходние Кресы, и вся наша вина лишь в том, что мы недостаточно энергично делали это. Теперь уже поздно; но у нас еще есть шанс!
— О чем ты?
Домбровский вплотную подошел к Костюшко и проникновенно взглянул ему в глаза.
— Если мы теперь устроим восстание, подобное тому, что сделано было в 94-м, и ударим в тыл русским армиям — нас ждет несомненный успех! Французы с Запада, а мы с Востока — это прекрасная комбинация, которая поставит императора Александра в безвыходное положение!
— Вообще-то, Генрих, мы и сами находимся в точно такой же позиции — резонно заметил Костюшко. — Россия с Востока, Северо-Германский союз — с Запада. Даже после поражения они никуда не денутся. И однажды, когда французам будет уже не до нас, последует новый раздел Польши — без предупреждения, без объявления войны… Опираться в своих расчётах на Францию — это наша национальная утопия, притом утопия довольно опасная. Россия никуда и никогда не денется — она всегда будет нависать над нами, и если наши отношения не будут хотя бы нейтральными — мы никогда не сможем чувствовать себя в безопасности. Россия есть Россия, даже в самом плохом состоянии она будет много сильнее нас. Чтобы выжить, нам придется всячески заискивать перед нашими западными друзьями, обещать им всяческие преференции и награды. Но беда в том, что Россия всегда сможет пообещать им больше нашего… Нет, Генрих, как бы заманчив не был твой план, в долгосрочной перспективе он неминуемо влечет нас к катастрофе.
К тому же я верю императору Александру. Он искренне желает устроить мир в Европе на самых твёрдых основаниях. Его план, оглашенный в Швейцарии в прошлом году, дарует надежду на справедливое и спокойное будущее без войн и насилий, и если мы оттолкнём его нашим предательством, то нам в этом будущем уже не найдётся места.
— Как будет угодно, пан президент — холодно заявил Генрих Домбровский и покинул кабинет Костюшко.
Через несколько дней жителей Варшавы разбудили ружейные выстрелы. Вскоре стало известно, что генерал Домбровский с рядом воинских частей, всего числом в 10 000 сабель и штыков, пользуясь отсутствием президента Костюшко, поднял мятеж против законной власти. Центр заговора находился в расквартированном в Варшаве Мазовецком полку, входящем в возглавляемую Домбровским пехотную бригаду. Президент Костюшко пришлось бежать из города под защиту верных ему частей.
Несколько дней мятежники были хозяевами Варшавы. Но на исходе первой недели восстания с запада, от Торуня, подошла оставшаяся верной Костюшко бригада Понятовского. Вскоре выяснилось, что два других пехотных формирования — бригады Чарторыйского и Огиньского — также остались верны правительству. Однако в кавалерийской бригаде произошел раскол: четыре уланских полка покинули свои квартиры и присоединились к восставшим.
Узнав о восстании, Костюшко спешно возвратился в Польшу, везде рассылая свои воззвания. Домбровский, видя, что соотношение сил складывается не в его пользу, покинул Варшаву и, перейдя границу, укрылся на австрийской части польских земель.
Два дня Домбровский в нерешительности стоял лагерем на Висле, а затем прямо по австрийским владениям двинулся на соединение с французскими войсками.
* * *
Известие о мятеже в польской армии дошло до меня почти одновременно с новостями из Тюрингского леса, где на узких горных дорогах уже начались бои, и крайне встревожило наш Главный штаб. Мало того, что эти силы (примерно 8–9 тысяч штыков и три с половиной тысячи сабель) могли серьезно усилить армию Моро — так еще они могли бы, при благоприятных условиях, зайти в тыл 1-й армии Кутузова!
Немедленно устроили совещание — что делать с мятежными поляками Домбровского. Первое, что приходило на ум — договориться с австрийцами, чтобы они сами уничтожили вторгшиеся на их территорию иностранные войска. И я немедленно вызывал их посланника — графа Штадиона.
Мой старый знакомый граф Кобенцль в это время был назначен императором Францем канцлером Австрийской империи; послом Венского двора в Петербурге являлся некий Карл Иозеф Штадион, граф фон Вартхаузен.Мы с ним увиделись в первый раз: он приехал в Эрфурт сразу, как только в Петербурге распространилась весть, что я намерен задержаться в Германии.
Как только этот тип, льстиво улыбаясь, появился на пороге моего кабинета, я понял — этот будет изворачиваться, лгать и юлить, делая это с истинно австрийским искусством. Тем не менее, попытаться договориться стоило. Всё-таки, Австрийская империя — это не кот начхал.
— Господин Штадион, рад видеть вас, хотя повод нашей встречи вызывает тревогу. Вы, должно быть, извещены, что польские войска под началом некоего Домбровского, поднявшие мятеж и объявившие себя союзниками Франции, вторглись на вашу территорию и движутся теперь на соединение с французами. Уверен, ваша армия уничтожит этих инсургентов — но не пора ли вам достояно ответить на это оскорбление, объявив Франции войну?
