Благословенный. Книга 7 (СИ) - Коллингвуд Виктор

Annotation

Новая война началась раньше и будет тяжелее, чем можно было рассчитывать. Мощнейшая держава континента направляет свои войска для решительной схватки в самом центре Европы. Призрак наполеоновских войн навис над замершими в ужасе народами... Но есть одно "но".

Наполеон - на нашей стороне.

Благословенный. Книга 7

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 15

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Благословенный. Книга 7

Глава 1

Месть. Месть — вот о чём я думаю днями и ночами. Уничтожить. Взорвать. Сжечь. Стереть в порошок. Заставить всю Сибирь говорить по-французски. Войти в Париж и сжечь его ко всем чертям. Превратить Орлеан в развалины. Устроить в Парижском соборе казармы, в Реймсском — конюшню, а в аббатстве Сен-Дени — солдатский бордель. Вырубить все виноградники Шампани, засыпав их солью. Отдать Нормандию и Гиень обратно англичанам. Лорды конечно, те еще уроды, но они, по крайней мере, не убивали мою жену. Разорвать Францию на куски, возродив Бургундию, Аквитанию и Бретань.

Глядя в глаза окружающих меня людей, я вижу, — они чувствуют то же самое.

Да, я знаю что никто ни в чём не виноват. Случайная пуля. Уверен, никто даже не целился в нашу карету. Всё это так; и всё равно я жажду мести.

Не останавливаясь нигде, в четыре дня я прибыл в Эфрурт. Холодным январским днём состоялось погребение моей погибшей супруги. Стылое утро встретило нас пронизывающим холодом, мелкий снег патиной покрыл комья земли, выкинутой из свежевырытой могилы. Два батальона Староингерманландского полка выстроились шеренгами, обнажив головы, многие солдаты рыдали прямо в строю. Я не плакал — увы, с прошлой жизни я этого не умею. Никогда бы не подумал, что буду завидовать тем, кто не утратил способность изливать свое горе в слезах!

В день похорон появился Александр Васильевич: он верхом прискакал из Калиша. На него было страшно смотреть. Опущу душераздирающую сцену прощания Александра Васильевича с единственной дочерью: любое красноречие бессильно описать его горе. Юный Аркадий всячески поддерживал отца, хотя сам не мог сдержать слёз.

Подойдя вслед за Суворовым к гробу, я коснулся ледяных пальцев жены, поцеловал лоб и припорошенные снегом ресницы. Прощай, моя дорогая! Ты была доброй и верной супругой, прекрасной любовницей и нежной матерью. Ты ушла, оставив в сердце пустыню, и лишь два наших сына и незабвенный образ твой будут хранить твои черты в моей памяти, пока безжалостное время не доберется и до них… Впрочем, кто знает, вдруг мы ещё свидимся? Никто ведь не знает, что ждёт его за роковой чертою. Вот я один раз уже умер, а все равно еще жив…

Глухо застучали комья земли, упавшие на крышку гроба, прогрохотали ружейные залпы, и Наташа навсегда осталась в земле Тюрингии.

Делегация от местного бундесрата просила разрешить им поставить памятник, и я дал его.Английские газеты встретили известие о гибели русской императрицы от пули французского гусара с напускным сочувствием, за которым явственно ощущалась радость и предвкушение того, как два самых опасных врага Британии, наконец-то, сцепятся между собой. Парижская пресса, напротив, разразилась издевательскими комментариями, что делало всю ситуацию ещё более отвратительной. Что касается настроений в России, то они были совершенно единодушны: лягушатники должны получить по заслугам. Все, решительно все окружающие смотрели на меня, и в их глазах я видел одну невысказанную мысль: «Когда мы объявим войну?»

Но я медлил.

Прямо скажем: я не хотел этой войны. Строго говоря, нам с Францией совершенно нечего делить — общей границы у нас нет и никогда не будет, торговые интересы тоже, нельзя сказать, что очень сильно друг с другом пересекаются. И тем не менее, ледяные ветры политики с необратимостью колесницы Джаггернаута влекли наши державы к чудовищному столкновению. Забавно, но мне припомнилась хорошо знакомая по моему родному миру ситуация: Россия и Соединённые штаты находились в разных полушариях, не имели серьёзных коммерческих противоречий, и, тём не менее, прекраснейшим образом находили повод, чтобы поставить мир на грань ядерной войны. А затем, судя по всему, успешно эту грань перешли.

В военном отношении Франция представляла собою очень серьёзную величину. Десять лет непрерывной войны на континенте, давно действовавшая конскрипционная (то есть призывная) система набора армии позволили республиканцам создать мощнейшую военную машину, равной которой ещё не видел свет. Однако в процессе французы нажили себе очень много врагов, один из которых, разумеется — это Англия, богатейшая держава мира. Конечно, длительная война и большие потери во флоте серьёзно ослабили финансовый потенциал этой нации; и всё равно, кредит Сити и Сент-Джеймсского кабинета оставался на недосягаемой высоте. При этом из донесений наших лондонских агентов я достоверно знал, что англичане будут счастливы заключить с нами наступательный военный союз, направленный против Франции. Они мечтали об этом ещё со времён американской Войны за независимость. Похоже, теперь пришло время отыграть эту карту!

Собравшись с силами, диким усилием воли я заставил себя работать. Война требовала решений, а не скорби. Нужно было выбить из англичан максимум субсидий, а из немцев — максимум солдат.

Уже на следующий день я собирался на службу. Однако, прежде чем отдаться государственным делам, мне следовало посетить моих осиротевших мальчиков. Наташа уделяла им много внимания, постоянно нянчилась и играла с ними — теперь же, когда ее не стало, мне предстояло взять хотя бы честь ее роли на себя.

* * *

Встав на следующее утро, я поспешил к детям. В слабом, ещё не окрепшем после тревожных ночей свете утреннего солнца, проникавшем сквозь щели в тяжёлых портьерах, я медленно приблизился к резному детскому ложу. Под золотистыми, будто светлыми лучами заката, кудрями покоился мой сын, мой Саша, едва три года минувших от рожденья. Он дышал ровно, порою слегка вздрагивая во сне, точно чувствовал чью-то невидимую заботу.

Я смотрел на него долго, почти не моргая. В моей душе не то чтобы не находилось чувств — их было слишком много, но все они были приглушены непостижимой усталостью, что поселилась во мне после того ужасного случая с Наташей…

Её больше нет. Как часто я ловил себя на этом осознании, и всякий раз оно обрушивалось на меня, как разящий удар сабли. Неправдоподобно, немыслимо, невозможно! Как может быть, что её больше нет рядом?

За моей спиной возник шелест накрахмаленных юбок. Это неслышно возникла Прасковья Ивановна Гесслер, наша неизменная гувернантка, женщина строгая, но с чуткой и отзывчивой душой. Я не слышал её шагов, но внезапно ощутил её присутствие, и оно показалось мне чем-то надёжным, каким-то якорем в моём зыбком, рассыпающемся на куски мире.

— Ваше Величество, — мягко проговорила она, опустив голову. — Его Высочество скоро пробудится!

Я кивнул, но не двинулся с места. Удивительно, но я боялся. Как подойти к нему? Что говорить? Возможно ли объяснить ему то, чего и сам я не мог понять?

— Он многажды спрашивал о ней вчера, — продолжила гувернантка, и в голосе её слышалась та сдержанная боль, которую знал теперь каждый придворный. — Я отвечала ему, что матушка спит… спит далеко отсюда, но видит его во сне!

Я поднял взгляд на неё. Мне хотелось возразить, сказать, что это ложь, что мальчик должен знать правду, но слова застряли в горле. Что значила правда в сравнении с детской душой, ещё не знавшей подобного горя?

В этот миг Саша зашевелился; его ресницы дрогнули, он потянулся, приоткрыл глаза. Несколько мгновений он словно прислушивался к утреннему воздуху, затем его взор наткнулся на меня. Мальчик сел в постели, протёр кулачками глаза, а затем, улыбнувшись, протянул ко мне ручки.