Русский маятник - Андрей Владимирович Булычев
– Как скажете, Валентин Платонович. Ваше превосходительство, генерал-майор Егоров, представляюсь по случаю награждения! – И подшагнув, вскинул руку к головному убору.
– За труды и воинскую доблесть, Алексей Петрович, – громко приговаривая, Мусин-Пушкин вложил в его ладонь золотой на георгиевской ленте крест.
– Благодарю покорно, ваше высокопревосходительство! – гаркнул Егоров и встал на своё место. – Полковник Милорадович, – скомандовал он громким голосом. – К генерал-аншефу для награждения!
Не прошло и пяти минут, как пожалованные крестами командир полка и все старшие офицеры начали вызвать к себе обер-офицерский состав. Затем каждый из ротных и эскадронных командиров прошёл вдоль шеренг своих подразделений, вкладывая медали в ладони егерей. На площади слышалось многократное: «Поздравляю, братец!» И тут же в ответ привычный возглас: «Благодарю покорно, вашбродь!»
– Ох какие молодцы, смотри как у вас лихо! – заметил, покачав головой, вице-президент Военной коллегии, как только поступил доклад, что награждение закончилось. – Уже всем медали выдали, а ведь ещё и пушка с Петропавловской крепости даже не выстрелила! Вот что значит порядок в полку! Ну что, Алексей Петрович, хвалю твоих егерей, командуй сам дальше парадом.
– Как скажете, ваше высокопревосходительство, – проговорил, улыбнувшись, Егоров, глядя на довольное лицо Мусина-Пушкина.
Били по плацу, разбрызгивая лужи, сапоги, гремели барабаны, рота за ротой проходила мимо двух генералов, а вот уже двинулись и конные подразделения.
– Хорошо идут. – Валентин Платонович кивнул на эскадрон Воронцова – Ничем не хуже кавалергардов смотрятся. И командир у них эдакий статный, не зря на него государыня внимание обратила, – заметил он, покосившись на Алексея.
– Это да-а, – проговорил тот. – Дай Бог ей здоровья и долгих лет.
– И не говори, и не говори. – Валентин Платонович покачал головой. – О том только все и молимся. Тридцать три года ведь Божьей милостью нами матушка правит. Зато и спокойствие, и благочинность в нашем государстве, не то что в этих, в якобинских Европах. По тому представлению, Алексей Петрович, что ты подавал на награждение орденами своих офицеров, Николай Иванович к нему ещё свою приписку сделал и уже потом всё государыне передал. Как только повеление от неё будет, вас ко двору всех пригласят и уже там само награждение произведут. Обычно сие в четверг бывает на утреннем приёме командующего столичным гарнизоном, как раз после его доклада. Думаю, до мая ещё позовут, так что ты уж в поместье-то не спеши отъезжать.
В первых числах апреля состоялся выпуск стрелковой школы «Выстрел». Три дня перед этим шли испытания, где курсанты перед комиссией из Военной коллегии и представителей полков продемонстрировали хорошие стрелковые навыки. Сорок четыре выпускника убыли к месту постоянной службы, а им на смену прибыла новая партия.
В городе снег уже полностью сошёл, просохли площади и дороги, а вот за Обводным каналом была сплошная грязь. И вот по этой самой грязи день за днём обучались ратному делу на полковом полигоне дозорная и стрелковые роты, оттачивали свои навыки конные эскадроны, полковые пионеры и артиллеристы. На конец мая было заявлено начало больших манёвров в Царском Селе, и хотелось показать себя с лучшей стороны.
– Ваше превосходительство, ветераны построены! – доложился дежурный по полку. – Все двадцать восемь человек.
– Спасибо, поручик, иду, – проговорил, оторвавшись от бумаг, Егоров. – Сергей Владимирович, ты посмотри пока сам сводную ведомость. Опять у меня эта фуражная сумма не сходится. Или Александр Павлович ошибся, или Воронцов снова схитрил и десяток лишних коней у себя держит.
– Понял, погляжу. – Гусев вздохнул и отложил в сторону стопку своих листов. – Наши повозки, кстати, уже готовы. Савва Ильин сегодня доложился, не успел я тебе раньше сказать. Все три, говорит, со всей основательностью перебрали и отремонтировали. Уверяет, что на них теперь хоть к Николаеву, а хоть и к турецкому султану можно доехать. Любую дорогу, если лошадьми с умом править, они теперь выдержат.
– Хорошо, три повозки, как раз должно их хватить. А то мне Болотов три мешка новых сортов пшеницы дал плюс ещё семян льна, гречки и картофеля в кулях. А ещё инструмент для точной обработки я обещал мастерам привезти, вот уж где тяжесть. Не зря у нас всё, что с большим весом, или летом по воде, или на санях зимой тянут. Построишь тут, пожалуй, завод. – И, махнув рукой, вышел из штабной комнаты.
– Смирно! – рявкнул, завидев подходившего генерала, Дубков.
– Вольно, Иван Макарович, вольно, егеря, – оглядывая строй, произнёс Алексей. На него смотрели двадцать восемь его ветеранов, тех людей, с кем он прошёл через огонь турецких войн, с кем штурмовал крепостные стены Очакова, Измаила и Силистрии, с кем высаживался с десантом в Дунайских плавнях и шагал в колоннах под Кагулом, Рымником и Фокшанами. И вот теперь пришла пора с ними расставаться. – Братцы, указом матушки императрицы установлен предельный срок службы для нижних чинов в двадцать пять лет, после чего велено отпускать из армии для проживания в том месте, каковое они сами изберут.
Алексей замолчал, молча стоял перед ним и строй.
– Ваше превосходительство, старший сержант Лужин, разрешите вопрос? – донеслось из него.
– Конечно, Фёдор Евграфович, говори, – произнёс с улыбкой Алексей. – Я и подумать даже не мог, что ты здесь молча простоишь.
– Это да, язык мой – враг мой, – глубокомысленно под смешки товарищей изрёк тот. – Алексей Петрович, не могу за всех я тут говорить, поэтому только за себя слово молвлю. Уходил в рекруты молодым чернявым парнем, двадцать пять лет с той поры пролетело, а вот уже и снег на моих волосах. За эти годы сроднился я с нашей отдельной ротой, батальоном, а потом и с полком, где ведь только не был в егерях, чего только не пережил. Сейчас вот и сын опять же при нём, и жена в полковом интендантстве подвизалась, какую-никакую, а деньгу получает. Да я даже сейчас не об этом, не про деньги. Просто служба для меня – это всё, эта вся моя жизнь, и другую я уже никак не представляю. Куда мне идти, в деревню, где у меня ни кола ни двора? Где и отчего дома уже давно нет? А если он даже и остался, так что, брата, сестру с их детьми в нём теснить? Нахлебником у них быть? Не хочу я такого. В других полках-то уже с прошлого года отставку старослужащим объявляли, ну а мы в это время как раз в походе были. Встречал я многих тех ребяток, кто-то, конечно, хорошо пристроился, в дядьки и в сторожа, в услужении к господам попали, да те же вон двери парадные в их дворцах открывать. А кто-то до сих пор мыкается, всё места себе никак найти не может. Только что за опытностью он в унтерах в полку был, с медалями амператорскими ходил, при уважении и почёте, а тут сирый и убогий. Отсюда и вопрос: можно ли в полку, кто захочет из старослужащих, и дальше оставаться? Али срок службы вышел и метлой нас из него? Чай уж сможем быть полезны, научим молодых, чего сами за годы долгой службы постигли. Я не за всех, конечно, сейчас говорю, но вот таких, которые ещё бы послужили, знаю уж точно, половина здесь будет.
– И я бы тоже при полку остался, и я! – раздались возгласы в строю. – Макарович уже вон четыре десятка служит и до сих пор за своей ротой бегает! А можно и в нестроевых дослуживать, небось, и грамоте научились, и навыков всяких много, завсегда тут полезными можем быть.
– Никого неволить не собираюсь, – когда утих шум, проговорил Егоров. – Каждый из вас, егеря, для меня дорог. Поэтому давайте так, коли возникли у вас такие вопросы, то обсудите их вместе и составьте бумагу, в которой будет прописано, кто желал бы получить полную отставку с выходом из армии, а кто бы хотел продолжать служить дальше. Сам же я рад только буду, если вы в полку останетесь. Потом уж, по мере дальнейшей службы, действительно, будем думать, куда и кого из вас определить. Знаю, что в больших поместьях с хорошими лесами могут быть нужны свои, статские егеря. А кто лучше вас с таким делом справится? Где-то и правда дядька-воспитатель для дворянского сына необходим, а где-то
