Москва - Дмитрий Николаевич Дашко
Брюнет оторвал взгляд от стола, посмотрел на меня и равнодушно произнёс:
– Я вас не знаю.
– Сейчас познакомимся, – сказал я и дёрнулся, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверение.
Бодигарды Гельмана истолковали моё движение по-своему: один оказался у меня за спиной и попытался провести удушающий приём, а второй замахнулся кулаком, чтобы заехать мне по физиономии. Видимо, жизнь Наума Израилевича была полна тревог и неприятностей, иначе бы его парни вряд ли повели бы себя столь грубо.
Ходить всю неделю с разбитым «фейсом» мне откровенно не улыбалось, поэтому я практически одновременно сделал две вещи: засадил левым локтем в пузо тому, что был у меня сзади, и пнул в пах его напарника, отчего этому гражданину резко поплохело, и он согнулся, держась за причинное место. Я отправил его хорошим пинком на пол, крутанулся вполоборота и добил второго телохранителя.
Теперь у меня под ногами корчились от боли сразу оба незадачливых охранника.
Их участь не напугала гражданина Гельмана – он шагнул ко мне с кием наперевес и попытался раскроить мне череп. Какой-нибудь каратист, оказавшись на моём месте, провёл бы маваши-гери и эффектно разломал кий на несколько частей. Я же предпочёл пригнуться, а когда палка просвистела над головой, распрямился, перехватил кисть нэпмана и, выкрутив её, заставил Наума Израилевича выпустить импровизированное оружие.
– Больно! – заорал он.
– Будете вести себя плохо, станет ещё больней, – пообещал я.
– Кто вы такой и что вам надо? – простонал Гельман. – Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.
– Не надо судить по себе о других, – фыркнул я. – Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.
– Тогда я не понимаю, что вам нужно! – в истерике выкрикнул он.
– Прикажите вашим людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, – велел я.
– Выйдите! – обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:
– Вон! Вон пошли, раздолбаи!
Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.
Когда они ушли, Гельман взмолился:
– Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.
Я освободил его руку.
– Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.
– Как скажете, – Гельман был тих и покладист как овечка.
Мы проследовали к обеденному столу.
Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.
– Может, перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, – он потянулся к висевшему рядом шнурку.
– Не надо, – остановил я его. – Я сыт.
Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве – ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе так опуститься.
– Воля ваша.
Наум Израилевич быстро приходил в себя, что свидетельствовало о его стойком характере. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.
– Вы не представились, – заметил он.
– Ваши люди не дали мне такой возможности.
Я показал удостоверение.
– Уголовный розыск? – непритворно удивился Гельман.
– Да.
– И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?
– Серафима Крюкова…
– Кто? – сделал удивлённые глаза собеседник.
– Наум Израилевич!.. – укоризненно покачал головой я.
– Хорошо-хорошо! – часто закивал он. – Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.
– Так и есть, – ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.
– Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой!
– А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? – изобразил удивление я.
– От меня, причём, замечу – всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше – я ни копейки с неё не взял.
– Что же побудило вас сделать столь широкий жест?
– Моя природная доброта, – с приторной улыбкой произнёс он. – Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик, ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа есть природа. Себя не переделать!
– И как тогда получилось, что вместе с патентом к Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? – поинтересовался я.
– Женщины, – вздохнул Наум Израилевич. – Они просто рождены для того, чтобы проматывать всё заработанное мужчиной. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров, но я решительно не понимаю, при чём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.
Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо втянул голову в плечи.
– Хватит фиглярствовать! – резко произнёс я. – Вы – главный подозреваемый в убийстве гражданки Крюковой!
– Фимочка мертва?! – ахнул Наум Израилевич.
Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и даже испуг.
– Мертва, – сказал я, хотя на самом деле это было пока только предположение.
Тело ещё не опознано, мы, по сути, гадаем на кофейной гуще.
– Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.
– Что? – Гельман совсем поник. – Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?
– Да! – твёрдо объявил я. – У вас есть и мотив, и возможность.
– И это я отрубил Фимочке голову? – прошептал Наум Израилевич.
Он стал белым как полотно.
– Возможно, не вы лично, а кто-то из ваших подручных.
– Ужас… Какой ужас! – трясущимися губами произнёс он и, внезапно схватившись за сердце, застонал.
– Наум Израилевич… Вам плохо? – склонился я над ним.
– Да… Позовите врача. Срочно!
Я опасался, что в любую секунду подозреваемый отдаст концы, и потому действовал стремительно. К счастью, далеко бежать за врачом не пришлось – минут через пятнадцать возле Гельмана уже появился мужчина в белом халате и приступил к энергичным действиям.
– Что с ним? – спросил я.
– Сердечный приступ, – коротко откликнулся эскулап.
Мне это было хорошо знакомо.
Появилась карета «Скорой помощи», два дюжих санитара погрузили стонущего Гельмана на носилки и загрузили внутрь.
Наума Израилевича увезли в больницу. Врач сказал, что пациент не в том состоянии, чтобы бегать от правосудия, и я могу не волноваться на этот счёт.
– Хорошо, – кивнул я. – А его состояние… Когда я смогу его допросить?
– Ничего не могу сказать, – вздохнул врач. – Мы сделаем всё, что в наших силах, но, к сожалению, медицина не всесильна.
Я взял в оборот двух молодчиков, которые охраняли Гельмана.
Выяснилось, что они приходятся племянниками Науму Израилевичу. Такой вот семейный
