Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko
Ныне эти усилия я мог наблюдать во плоти. Добрая сотня матросов и офицеров — и это лишь половина команды — слажено, как единый механизм, разбиралась в паутине веревочных лестниц, блоков и канатов, подставляя ветру нужные паруса. И послушный их воле и повинуясь рулевому, корабль покидал одесскую бухту.
Мы поднялись на капитанский мостик поприветствовать Путятина, носившего эполеты капитана-лейтенанта. Спенсер попросил меня не отходить ни на шаг. Капитана окружали его офицеры, и было неизвестно, говорят ли они, как их лидер, свободно по-английски.
Моего перевода не понадобилось. Путятин солировал, офицеры молчали.
Спенсер тут же взял быка за рога и не стесняясь спросил:
— Признаюсь, меня несколько поразила пустота Одесского рейда с точки зрения присутствия военных кораблей. Достанет ли сил вашим бравым морякам грозить туркам? В прошлую войну черноморский флот как-то не блистал. Я ошибаюсь? — задал Эдмонд провокационный вопрос.
— Так было до Лазарева. Ныне его усилиями эскадра на Черном море состоит из четырнадцати линейных кораблей, восьми шестидесяти-пушечных фрегатов, пяти корветов, десяти бригов, четырех шхун, девяти катеров, трех яхт, семи пароходов, а также нескольких транспортов. С адмиралом я ранее совершил кругосветное путешествие, — похвастался моряк.
Боже, что он творит⁈ Зачем англичанину выдавать стратегическую информацию? И ведь не заткнешь его — он сам тут царь и бог.
— Чувствуется отменная организация вашей команды, капитан Путятин!
— Особое внимание я уделяю обучению комендоров. 22 орудия на борту, 36-тифунтовки! Тренируемся по судам контрабандистов. Подготовил нынче «Артиллерийское учение». За это пособие многих похвал удостоен, — нескромно отметил капитан-лейтенант.
— Бог мой, артиллерия — это важно, но слаженная работа ваших матросов — поражает, — сподхалимничал Спенсер.
— Выучка команды есть первейшее дело в нашем ремесле. Как ни печально мне сообщить вам, мистер Спенсер, но в прошлом году в Пирее вызвал меня на гонку английский капитан фрегата «Портлэнд». Пришлось ему мой кормовой фонарь лицезреть.
— Неужто выиграли у фрегата?
Счастливый вид капитана корвета не оставлял и тени сомнений в результатах гонки. Он спросил:
— Есть ли какие-то просьбы, сэр?
— Позволено ли мне будет испросить разрешения на устройство моих спутников?
Путятин подозвал юнгу и отдал приказ проводить гостей в выделенную нам каюту.
— Ступайте, Коста. Я останусь наверху, — отпустил меня Спенсер.
Мы спустились на красный настил артиллерийской палубы, где уже развешивали подвесные парусиновые койки для свободной смены моряков. Съемные переборки служили им точкой крепления. Пушечные порты были закрыты, свет проникал через грузовой люк. Пришлось пробираться по узкому проходу между задвинутыми пушками, крепко принайтованными канатами.
Марию с Янисом устроили в подобии «пещеры» — в маленькой, темной выгородке под шканцами, откуда изгнали какого-то мичмана. Я смог бы лишь с трудом улечься на полу. Лучше уж как-нибудь на палубе переночую.
Вышел на свежий воздух.
Но и на палубе было тесно: не протолкнуться от моряков. 180 человек экипажа на пространстве сорок метров длиной и десять шириной, вдобавок загроможденное мачтами с такелажем, люками, трапами, шлюпками… Тесновато. С трудом нашел себе свободное место у борта, не желая путаться под ногами. Так и промаялся до темноты, не решаясь сдвинуться с места.
А вокруг кипела непрекращающаяся работа. Бегали наперегонки гардемарины-подростки, соревновались в ловкости на вантах, прыгая по ним, как обезьянки. Играл оркестр. На квартердеке собралась изысканная компания. Сверкали золотом эполеты, белели женские зонтики. Где-то там должен был ошиваться Эдмонд. Он старался не отрываться от общества Нарышкиных.
Стемнело. Капитанская вип-зона опустела, все спустились в кают-компанию.
Я стоял у борта в ночной тишине, глядя на ускользающий след оранжевой луны. Казалось, корвет гнался за ним, как котенок за клубочком, но он все ускользал, прячась в волнах.
Почему Багрицкий писал: «по рыбам, по звездам проносит шаланду»? По рыбам — понятно, они внизу, спят в ожидании рассвета. Но где же звезды на воде? Вот луна точно есть — загадочная и недостижимая, расстилающая дорожку. А звезды прятались за горизонтом, где черное Черное море сливалось с черным небом. Наш корвет казался мне космическим кораблем, начавшим разбег для взлета на орбиту…
Вздрогнул от неожиданного прикосновения к рукаву моего сюртука. Тихий голос сзади прошептал:
— Не нужно резко поворачиваться, Константин Спиридонович! Обождите несколько минут, потом спуститесь на артиллерийскую палубу по ближайшему трапу. Увидите зеленый фонарь у двери в каюту, рядом с лазаретом. Вам туда. Вас ожидают.
… В небольшой тесной каюте за столом сидел совершенно неуместный здесь генерал, украшенный множеством крестов и звезд-орденов, золотыми эполетами и золотым же шитьем на красном вороте мундира, подпиравшем его худые щеки. Узкое лицо под торчащими в разные стороны волосами, бакенбарды и щегольские усики, разделенные на две щеточки выбритой ямочкой под носом. И пронзительный яркий взгляд южанина, изучающий и оценивающий…
Присесть было некуда, да меня никто и не приглашал. Замер у входа.
— Дверь прикрой, — раздался холодный голос, от которого мурашки по спине побежали. — За хозяина своего не волнуйся. Тебя не хватится. Его сейчас в кают-компании развлекают. Уйти не позволят.
Генерал потер колено, закашлял. Продолжал меня изучать, начинать беседу не спешил. Или допрос? Во что я вляпался?
— Так вот ты каков, приобретение Фонтона. — прервал он, наконец, молчание, начавшее уже не на шутку напрягать. — Грек. Проныра. Храбрец. Возомнивший себя самым умным!
— Ваше высокоблагородие… — начал, было, отвечать, но резкий взмах худой руки меня остановил.
— Сиятельство. Ваше сиятельство. Я граф де Витт! — Он снова кашлянул, словно прочистил горло. — А также руководитель всего полицейского сыска и агентурной сети в Новороссии. И инспектор кавалерии. Впрочем, генерал от кавалерии из меня — так себе. После того, как мне колено прострелили под Варшавой, всадник из меня никудышный.
Я решил отмалчиваться, пока не спросят. Генералы не любят инициативы подчиненных. Вот только этот — какой-то непонятный. Какой-то негенеральский генерал.
— Передал мне Проскурин твою записку. Прочитал. С чего ты решил, что можешь советы давать? Рекомендую карантин… — передразнил он меня. — Какие подвиги за душой у агента без года неделю? Мне лет поменьше твоего было, как я к Наполеону в доверие вошел, притворившись волонтером. Тайным его посланцем в Варшаву уехал. И все планы польских предателей и самих французов выведал и царю доложил! И смутьянов, что на юге бунтовать вздумали супротив императора Николая, вместе с петербургскими подельниками разоблачил в 25-м! И все-все о подготовке восстания в Польше в 30-м году разведал через Каролинку Собаньску. Не сделай я этого, сколько народу бы положили, Варшаву усмиряя? А про разного рода масонов и прочие «свинские» общества, что пресечены были моими стараниями, и упоминать лень[1].
Интересно, он сейчас про Южное общество декабристов говорил? И про другие свои дела? Внушительный послужной список. Просто Канарис XIX века какой-то. Хоть и не адмирал.
— Или возьмем ученика моего Ванечку Липранди. Ему 23-х не было, как он в Париже военную полицию учредил и с Видоком заговор «общества булавок» раскрыл. А сколько он сделал в плане агентурной работы при подготовке войны с турками меньше десяти лет назад! Умница! Мастер разведки! А ты? Чем похвалиться можешь, кроме того, что Спенсера своего охмурил?
Я пожал плечами. Хвалиться и вправду было нечем. Мне из разведчиков в генералы выскочить не светило. Характер не тот. И способности, что греха таить, тоже не те. Чуть не завалил дело, под бритву подставившись.
— Ты не тушуйся. Я с тебя стружки немного снял, чтоб на землю грешную приспустить. У тебя все впереди. Ибо ты — грек! Мы, греки, народ ушлый. Тем и берем!
