Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир
Некоторую ясность (а может, наоборот?) внес один из соседей — старичок лет семидесяти.
— Эсеркой Леокадия была, — заявил он.
— Почему эсеркой? — удивился я.
— Да фильм как-то по телику показывали, про чекистов. Так там этот был… Эсер главный. Ну, которого наши чекисты к себе заманили, а он еще с лестницы спрыгнул и убился.
Кого наши чекисты заманивали? А…
— Савинков, что ли? — предположил я.
— Во, точно, Савинков. Смотрели, а Леокадия говорит — мол, актер, который Савинкова играл, нисколько не похож. Дескать, Савинков и красивее был, и умнее. А больше ничего не говорила, а мы не спрашивали. Мало ли кого старуха могла видеть?
Хм… А ведь вполне возможно. В восемнадцатом как раз был мятеж эсеров в Ярославле и Рыбинске. И брат Леокадии, погибший в Рыбинске. Все сходится. А сестра, а то и обе сестрицы, ждали, что мятеж перекинется на Череповец, и готовили склад с боеприпасами. Или братец оставил дома кое-какой запас. Надо бы сходить в БТИ, выяснить — когда дом был национализирован, и когда туда вселились жильцы. Восстание эсеров произошло летом, так что, вполне возможно, что дом тогда целиком принадлежал семье Звонаревых. Впрочем, пусть этим историки-краеведы занимаются, а нам бы что-то попроще.
А вообще, везет мне с посылками из прошлого.
Глава 12
На огневом рубеже
К Рябинину я смог попасть только на следующее утро после оперативки, сначала общей, а потом маленькой своей, у начальника ОУР, куда вход посторонним был воспрещён. Всё время до визита я тихонько молился неизвестному мне следственному богу (должен же существовать такой?), а заодно и Борису Михайловичу, чтобы дело по краже пальто не оказалось расписано Утягину.
На моё счастье Борис Михайлович оказался в кабинете один, но уже весь в работе, о чём свидетельствовало раскрытое уголовное дело на столе перед ним и телефонная трубка, неизвестно каким чудом державшаяся около уха. Руки следственного начальника были заняты: одной он стремительно листал дело, а витиеватые манипуляции второй руки, видимо, были призваны усилить словесную аргументацию. Я искренне пожалел собеседника, лишённого удовольствия видеть эту картину — несомненно, смысл сказанного дошёл бы до него значительно лучше.
Рябинин мимолётно взглянул на меня, но никак не отреагировал и продолжил свой разговор. Всё ясно — идёт вычитка обвинительного заключения, и кто-то прямо сейчас в телефонном режиме получает начальственное мнение по поводу того, что он тут нагородил.
— Борис Михайлович, на две минуты… — начал было я, но тут же был безмолвно остановлен нетерпеливым мановением его руки, что означало примерно следующее — садись и не мешай.
Пришлось подчиниться. Я уселся на стульчик у двери и притих. Всем в райотделе было известно, что после чистилища у Рябинина, утверждение обвинительного заключения в прокуратуре, как правило, проходит без сучка, без задоринки. Так что любой следователь полагал за благо нарваться на нелицеприятные замечания своего шефа здесь и сейчас, чтобы избежать неприятностей в дальнейшем. Конечно, оправдательные приговоры, свидетельствующие о сокрушительном браке в работе следователя, в советском суде были не в моде, но возвращение дела на дополнительное расследование вполне могло случиться. А это тоже большой «ай-яй-яй».
Только почему по телефону-то, удивился я. Такие вещи Борис Михайлович предпочитал проводить визави, так сказать. Ответ, впрочем, нашёлся тут же. Рябинин положил, наконец, трубку и беззлобно произнёс:
— Стервец! Сроки горят, а он смотался домой. После дежурства, дескать, отдыхать положено. Дудки! Если горят сроки, отдыха существовать не может. Ни-ка-ко-го: — по слогам продекламировал он, — ни днём, ни ночью, ни после дежурства, ни перед смертью. Ну ничего, сейчас заявится, как миленький!
Борис Михайлович закончил свои не страшные на самом деле обличения и совершенно вне связи с только что сказанным заявил:
— А я тебе говорил — переходи в следствие. Настоящая работа только здесь. Учись, пару курсов ВУЗа закончишь, можно будет под какую-нибудь удобную оказию перетащить тебя, сначала исполняющим обязанности, а потом и совсем. Ты парень башковитый, главное уже знаешь, а тонкости профессии осилишь на практике.
— А как же ни сна, ни отдыха? — напомнил я Рябинину недавние его слова.
Борис Михайлович ни капли не смутился.
— Так я же это про разгильдяев. Ты-то ведь у нас не такой?
Он внимательно посмотрел на меня, будто определяя на глаз, «такой» я или «не такой».
— Да, вот ещё: будешь в петлицах носить щит со скрещёнными мечами, а не жёлтые пуговицы. Красиво ведь и значительно!
Тут он был прав. Герб СССР и в правду издали смахивал на большую пуговицу, а щит с мечами выглядел весьма внушительно. Всё это хорошо, но пришёл-то я сейчас сюда не на работу проситься. Надо было выворачивать на нужную тему.
— Борис Михайлович, давайте про это потом. — начал я, — когда время подойдёт. — У меня вот какой вопрос. Вчера из прокуратуры поступило уголовное дело по краже пальто…
— Поступило.
Рябинин безошибочно вытащил из кучи бумаг листочки, пока ещё не облачённые в картонные корки, и посмотрел на меня.
— Вот оно. А твой-то интерес, извини меня, в чём? Или может раскрыл уже?
Я отрицательно помотал головой.
— Борис Михайлович, не поручайте это дело Утягину.
Лёгкая тень набежала на лицо Рябинина. Будут тут сыщики ему указывать, как уголовные дела расписывать. Нет, иногда какие-то резоны и бывают, чтобы к их мнению прислушаться, но не так вот с бухты-барахты.
— Объяснись. — потребовал Рябинин.
Я огорчился — ну вот, опять объясняться. А что сказать, что мы с Утягиным в контрах? Из-за чего? Разошлись в диспуте об отношении к женщине? Чем больше ответов будет с моей стороны, тем большее количество вопросов они могут вызвать. А если ещё разговор дойдёт до прокурорского представления, тогда вообще туши свет. И я начал так:
— Борис Михайлович, прошу поверить мне на слово — так будет лучше для всех. А я, честное пионерское, как перейду на второй курс, сразу же подам рапорт в следствие и буду работать без выходных и отпусков и даже без отдыха после дежурства.
Я ещё немного подумал и добавил:
— В кабинете раскладушку поставлю, чтобы домой не ходить.
Упоминание раскладушки, видимо, окончательно добило Рябинина. Он подобрел и просветлел лицом.
— Будем считать, что ты меня уговорил. Твоё обещание я запомнил — готов пахать в следствии, как раб на галерах. А дело я, так и быть, отдам Балашову. Хотя так и не понял, почему тебе это надо.
— Борис Михайлович, спасибо большое. Поверьте, эта просьба ничего плохого под собой не имеет. В скором времени, надеюсь, всё разъяснится.
Я приготовился ещё что-нибудь наговорить для достоверности, но Рябинин махнул рукой.
— Ладно, верю. Ты, главное, про своё обещание помни.
— Помню — помню… — легко согласился я. Знал бы Борис Михайлович, что меня уже и из уголовки собираются турнуть, наверное, не стал бы заманивать к себе на работу.
Рябинин посчитал разговор законченным и протянул мне руку.
— Тогда давай пять.
Мы скрепили нашу ни для кого не обязательную договорённость крепким рукопожатием. Понятно, что настоящие назначения происходят не так. А договариваться наперёд вообще не имеет никакого смысла — мало ли что может произойти за отпущенное время. Но было здесь одно странное ощущение. За свою жизнь мне пришлось побывать на самых разных должностях, причём значительно выше уровня следователя, но, несмотря на это, нынешнее предложение Рябинина оказалось четровски приятным.
Я уже собрался идти, когда Рябинин почти в спину мне произнёс:
— Да, чуть не забыл. Утягин-то с пятницы в отпуске. Срочно в Котлас отпросился. Какая-то троюродная бабка у него там в тяжёлом состоянии.
И Борис Михайлович посмотрел на меня безмятежным взором.
Та-ак, что там говорила мне гадалка про пустые хлопоты? Оказывается, дело к Утягину и не попало бы даже без моих нынешних усилий. А Борис Михайлович каков! Нет бы сразу сказать, так ещё весь этот концерт с моими клятвами устроил. Одно хорошо — Утягин пока мешать нам не будет, и можно вплотную заняться другими вопросами.
