Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
Ого! Представительная компания. Впрочем, меня высокими чинами не удивишь.
— Я, с вашего разрешения, на коне! — попросил я. Не хотелось ноги мочить в утихомирившейся Туапсе.
— Как вам будет угодно! Вас проводят! — козырнул мне на прощание Метлин. — И вот что еще! Мы все на вас молимся, Константин Спиридонович! Удачи вам и семь футов под килем!
Удача, оказалось, мне бы не повредила. Новый наместник Кавказа,[2] генерал-адъютант Евгений Александрович Головин, встретил меня холодно. Озадачил с порога, стоило мне зайти в палатку, где собралось золотоэполетная троица. Даже Раевский пребывал в сюртуке.
— Получил я странную бумагу, господин поручик. Пишут мне из Петербурга: офицера Эриванского полка поручика Варваци задержать по прибытии в Тифлис и оставить в городе под домашним арестом до прибытия флигель-адъютанта Государя, дабы мог он произвести некое секретное расследование. Растолкуй ты мне, старику, Константин Спиридонович, что сие значит?
Головин, действительно, выглядел уставшим от жизни стариком, которому назначение на Кавказ было поперек горла[3]. Мне не хотелось его огорчать.
— Ваше высокопревосходительство! Никак не могу ответить. На последней миссии действовал волей Его Императорского Величества!
— Нет! Так дело не пойдет! Я твой главный есть командир и ответ тебе держать передо мной!
— Царьград, — тихо пояснил я.
Мне было все ясно. Прилетела «ответка» из царских чертогов за убийство Сефер-бея. Не миловать меня будут, а казнить.
— Что Царьград? Ты о чем⁈
— Думаю, поручик пытается сказать, что исполнял поручение Государя за пределами вашей юрисдикции, Евгений Александрович, — пришел мне на помощь Раевский.
— А? — глуховато переспросил Головин. И обрадовался. — Так это другое дело!
— Нужно дать поручику закончить дело, порученное ему адмиралом. Лазарев обидится, если мы задержим его, — вмешался незнакомый мне контр-адмирал. По всей видимости, Захарьин.
— Как же быть? — растерянно спросил Головин. — Указания свыше изволь выполнять!
С моряками армейские ссориться не хотели. От них зависел успех и летней кампании, и будущие десанты. Раевский, как мне дал понять Эсмонт в Севастополе, ужом вертелся вокруг Лазарева.
— А вы напишите в отчете, что в лагерь прибыл не поручик Варваци, а лазутчик Зелим-бей и помог решить дело с выкупом пленных, — подсказал я решение.
— Ты што ль Зелим? — опешил командир корпуса. — Имечко же какое, прости Господи!
— Так точно, господин генерал-адъютант! — гаркнул я молодцевато.
— А ну цыц! — тут же откликнулся Головин и хитро мне подмигнул. — Не хватало, чтоб в моей палатке черкесы обращались ко мне, как положено офицеру!
— Так как же мне быть? — растерялся я.
— Зови меня «большой генерал», как все черкесские князья.
— Слушаюсь… Так то… Тьфу… Эээ…
— Докладывай! — махнул рукой Евгений Александрович.
Я с облегчением вздохнул. Арест и «казнь» откладывались. Быстро изложил суть дела и свой план. Генералы и контр-адмирал впечатлились.
Захарьин не выдержал. Подошел ко мне и крепко пожал руку.
— За одного моряка — уже тебе наша благодарность, Константин Спиридонович! А коль выйдет у тебя всех вытащить — особливо тех, кого под Сочей захватили — флот у тебя будет в неоплатном долгу!
Его поддержал Раевский:
— Во время шторма отличился здесь рядовой Девяткин. Своей властью наградил его Георгиевским крестом и унтер-офицерским званием. Его наши офицеры прозвали чемпионом. Быть и вам, поручик, чемпионом Черноморского флота!
… Обмен оставшихся матросов прошел, как выразился кто-то из офицеров, comme bonjour, то есть без сучки и задоринки. Предварительно поторговался для вида с тамадой. Сбил цену до 250-ти целковых за голову. Выторговал себе комиссию, чтобы не выглядеть полным лохом в глазах аульцев. Сидели, когда все закончилось, со старейшиной и делили притащенное мною серебро. Это тебе, это мне — все по канону! Моя доля — 200 рубликов. А жизнь-то — налаживается!
Вышел из кунацкой, позванивая мешочком с серебром. Отдал Кочениссе ее саблю.
— Ну⁈ — не выдержала она.
— Нет в крепости твоего Васи. Пострадал во время шторма. Увезли в Поти в госпиталь.
У девушки на глаза навернулись слезы.
— Не кручинься, душа моя! Все, что не делается — к лучшему!
— Ты не понимаешь! — выкрикнула мне в лицо.
Резко развернулась и пошла прочь. Я двинулся в обратном направлении, выглядывая юного махинатора. Заметил, что он крадется параллельным курсом. Сделал ему незаметный знак следовать за мной. Вышел к укромному месту. Парень, взволнованно дыша, примостился на корточках рядом. В тени, чтобы не заметили сновавшие по аулу горцы.
— Как тебя величать?
— Устин я. Семенов. Сын Тихона.
— Ты вот что, Устин Тихонович, должен будешь сделать. Ночью выведешь лекаря из аула и двинетесь по Каштановой щели. Шагайте по осыпи, чтобы не оставлять следов. Доберетесь до реки вдоль ручья. Там вас в засаде будет ждать отряд моряков.
Я быстро прутиком нарисовал план в пыли. Стер его ногой.
— Забоится Никодим Станиславович. Робкий он. Даром, что на лодке плавал по морям-океанам.
— Не на лодке, а на военном корабле! Ты ему скажи, что нормально все выйдет, вас прикроют. Если будет погоня — а она будет обязательно — с ней поеду. И буду свистеть громко — вот так, — я показал. — Услышите свист, прячьтесь. Лучше на дерево повыше забирайтесь. И ждите, пока погоня пройдет мимо.
— Не залезет лекарь, — усомнился Устин.
— Залезет! Жить захочешь, не так раскорячишься, — процитировал я неизвестный этому миру мем.
Прав я оказался. Не в том смысле, что лекарю пришлось раскорячиться, а в том, что все прошло как по маслу. Когда на утро поднялась тревога из-за пропажи лекаря и мы отправились в погоню, следов беглецов не сыскали. Даже свистеть не пришлось. Черкесы, с моей подачи, поскакали не в том направлении. К побережью. Решили, что только таким путем могли сбежать рабы. А лекарь с Устином тем временем пробирались параллельном курсом. Вышли, уверен, благополучно к отряду, поднявшемуся по реке и затаившемуся у впадения ручья в Туапсе. Мои дела на этой речке были закончены.
— Ушли! Ушли! — сокрушался старейшина, заезжая в аул бок о бок со мной.
Меня обвинить ему духу не хватило. Да и «какие ваши доказательства»? Мои люди джигитовали вокруг нас — вот лучшее свидетельство моей невиновности! На Северном Кавказе только так и делаются дела.
— Кто-то еще из аула пропал? — притворяясь простачком, осведомился я.
— Мальчишка! Ивась! Ууу, шайтан…
— Зато ты при деньгах остался! — успокоил я тамаду.
Он смотрел на меня со злым прищуром.
— Да не кручинься, старинушка! Хочешь денег еще заработать?
Тамада печально кивнул.
— Продай мне пороху на то серебро, что мне отдал.
— Подмоченный порох с корабля взяли, — вздохнул честный горец. — Самодельный устроит?
Я удивился. Кто-то раньше не приходил в голову вопрос, откуда черкесы берут столько пороха, чтобы сплошь и рядом палить холостыми?
— Неужто сами делаете?
— Делаем! — подтвердил тамада. — Серу карачаевцы привозят. На уголь пережигаем тонкие деревца, которые между сосен растут.
— А селитра?
— Из растений добываем.
— Это как? — изумился я.
— Есть у нас серая травка с колосом. А в нем черные ядрышки. Сушим ее и смешиваем с соломой из овечьих загонов. Потом перемалываем. Неплохо получается.
Мне сложно было поверить, что горцы допетрили до столь сложной технологии, как производство пороха из растительного компонента. Впрочем, и не верить оснований не было. Порох хоть и не в избытке, но был. Достаточно оглядеться вокруг: все с ружьями бегали. А турки-торговцы — тю-тю. Все меньше и меньше кочерм прибывало из Османской империи. И все меньше и меньше рабов отправлялось на невольничьи рынки…
Мои размышления прервал громкий голос. Кто-то несся на знакомом «кабардинце», вопя во все горло:
— Зелим-беееей!
