Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
«Она статью и тонкостью очень на мою Кочениссу похожа, — подумал Вася, глядя в спину Тамаре. — Мою⁈ Вот тож! Мою! Хех! Скажешь тоже! Только грудь у Тамары… Ну, если бы Кочениссе не зажимали. Тоже, наверное, была бы такая. Побольше. И красивая. И упругая. И вообще, она хорошая же баба! Любила меня. Вот, что ей уперлось! „Веру поменяй!“ Ага! Щас! Могла и сама поменять. Может, и сладилось бы. Хорошая же девушка, в общем. И талия, как у Тамары. Ножки. Лицом, конечно, попроще. Зато работящая…»
Вася еще долго не мог остановить поток мыслей и сравнений. И все время вздыхал, пытаясь убедить себя, что он не может серьезно рассуждать о возможности совместной жизни с Кочениссой.
… Неприкрытый восторг Лосева — и тайный Васи — по поводу Тамары и её достоинств нашёл дополнительное подтверждение во время первой же остановки на ночевку. Когда зашли на постоялый двор, Лосев растерялся. Ничего на перегоне между Поти и Тифлисом не изменилось за прошедший год. Постоялые дворы, как были апофеозом убожества и антисанитарии, так таковыми и остались.
«В госпитале и то чище было!» — даже Вася удивился.
Лосев же беспомощно оглянулся на Тамару, даже не зная, как ей можно предложить ночлег в подобном месте.
— Виктор Игнатьевич, — Тамара мягко улыбнулась, — если вы не против, то мы с Бахадуром этой ночлежке предпочли бы бивуак на свежем воздухе. Нам не привыкать. Но вы можете поступать, как вам угодно. Я бы не хотела, чтобы из-за нас вы терпели такие неудобства!
— Тамара, голубушка! — Лосев чуть не всплеснул руками. — Вы мне честь спасли! Я же даже не знал, как вам предложить! Конечно, здесь останавливаться нет никакой возможности. Знаете, совсем не хочется после ночи в подобном заведении опять попасть на госпитальную койку!
Тут Лосев засмеялся, довольный своей шуткой. Тамара поддержала его.
— Тогда я позволю себе показать и место, где мы можем расположиться. Нам с Бахадуром оно знакомо.
— Ах, да! Вы же уже ездили этой дорогой! — вспомнил Лосев.
— Да! — Тамара счастливо и коротко улыбнулась своим воспоминаниям.
Так и поступили. Место оказалось у воды. По-солдатски быстро справились с ужином и чаем, пока Тамара и Бахадур отходили к речке. Когда вернулись, поужинали. Попили чаю. Чуть поболтали. Улеглись спать.
Вася не спал. Чувствовал, что заноза… Нет, гвоздь-сотка в заднице Дорохова заставит его пойти на штурм. Наблюдал за ним весь день. Видел, как постепенно звереет российский Ален Делонович Казанова, обнаруживший неприступную крепость в лице 18-летней девушки.
И Дорохов не спал. И, действительно, был зол. И… растерян. В этом признаваться не хотелось совсем. Но пришлось. Пропустил мимо ушей предостережение Лосева. Верил в свои силы и чары.
Он не заехал вместе со всеми на постоялый двор. Ждал результата ревизии местного гостеприимства. Увидел ретираду отряда и двинулся вперед, не дожидаясь остальных. Как только кавалькада его нагнала, бросился в бой, пустив в ход весь свой арсенал короля ухажеров и известного сердцееда. Болтал без умолку. Шутки, прибаутки, геройские истории, многозначительные намёки, томные взгляды, скорбные взгляды, залихватские взгляды, широкие улыбки, легкие улыбки, громкий смех, тихие усмешки, лихое гарцевание, выпивание воды с тем, чтобы она стекала по подбородку на разгоряченную грудь… И ещё десятки других приемов и приемчиков, всегда дававших гарантированный результат, сейчас не нанесли сколь-нибудь заметного урона в стане «врага». Словно он все это время стрелял деревянными стрелами без наконечников в железные ворота крепости. Но больше всего его злило не то, что не сработала привычная манера поведения.
Тамара! Тамара! Эта 18-летняя мелюзга за весь день и виду не подала, что он ей интересен или надоел. Да! Да! Пусть ненависть. Но только не равнодушие! А Тамара именно равнодушием его и уничтожала все это время. Не позволив себе ни одного невежливого слова или жеста. Выслушивала все его шутки, пошлости, анекдоты. Не хмурилась, но и не смеялась. Не зевала, но и не требовала (просила) рассказать еще что-нибудь.
Бахадур в какой-то момент, когда Дорохов решил подъехать бок о бок к Тамаре, попросту своим конем наехал на его лошадь. Отогнал, как надоедливую муху, и больше не давал приблизиться к своей дражайшей подруге. То есть проявил какую-то настоящую эмоцию! Тамара же и бровью не повела. И неизвестно, как бы долго еще Дорохов изгалялся, если бы в какой-то из моментов все-таки смог уловить короткий и живой взгляд Тамары. Но лучше бы и не ловил! Эта девушка посмотрела на него с жалостью! На Руфина Дорохова совсем юная девушка посмотрела с жалостью! И это был приговор! Окончательный и не подлежащий пересмотру!
Дорохов тут же заткнулся. Будто проткнули иголкой воздушный шарик. Он лопнул и тряпкой повис на ветке. Руфин тут же вспомнил Лосева. Его смех над пушкинской строкой. С ужасом осознавая, что поручик был прав. Что удел его, мнившего себя Ловеласом всея Руси, только лишь дуры! Что ни одна порядочная и умная девушка никогда не поведется на его заезженные остроты, позёрские позы, выспренные, а потому фальшивые слова. И сейчас лежа на земле в нескольких метрах от этой удивительной девушки, дОлжно было бы Руфину Ивановичу признать этот неутешительный факт, смириться, передумать жизнь свою, чтобы впредь избежать подобного конфуза. А только не хватало пока у него на это сил. Уязвленное самолюбие теребило, заставляло вскочить, броситься на решительный штурм, убеждая его, что еще не все потеряно, что весь сегодняшний день Тамара так вела себя для виду, для чужих глаз. А на самом деле, как и все остальные девушки, она не может устоять перед Руфином. Никак не может. И не устоит. Не устоит под покровом ночи, когда никто этого не увидит. Ослепленный разум убедил Руфина. Он тихо поднялся. Тихо пошел в сторону, откуда раздавался мощный храп Бахадура, за которым еле-еле можно было различить тихое дыхание юной девушки.
Коста. Туапсе, июль 1838 года.
Юный Соловей-разбойник меня порадовал сметливостью молодого поколения. Эх, не пропадет Россия, коль богата такими сынами! Его в 10-летнем возрасте захватили в казачьей станице, куда он с отцом прибыл по делам торговым. Помыкавшись в горах рабом полтора года, этот ушлый купеческий сынок умудрился сколотить капиталец! Как — история умалчивала. Наверняка, у кого-то украл в ауле ценную вещь. Или нашел прикопанное серебро, как любили делать черкесы[1]. Деньгами (или добычей?) распорядился мудрено. Подговорил армянина-коробейника его выкупить и перепродать поближе к русским укреплениям в надежде на обмен. Но его хитрому плану смертельный удар нанесла природа, подарив горцам нежданное богатство в виде трофеев с разбитых кораблей и рассорив их с русскими всерьез и надолго.
Прознав про странного урума Зелим-бея и его переговоры с тамадой, решил действовать. В конце концов, чем он хуже моряков. Такой же русский человек. И не меньше матросов мечтает вернуться в православный мир. И, желательно, в родной город, где его поджидало тятино наследство в виде крепкого лабаза с красным товаром. Если, конечно, что-то еще осталось после ушлой родни. Впрочем, видя хватку этого молокососа, можно было не сомневаться: если он вернется на родину, всем незаконным наследничкам придет амбец!
— Позже поговорим, пацан! У меня есть кое-какие мысли насчет тебя, — не стал я разочаровывать своего тайного собеседника, ерзавшего в колючках. — Лекаря с тендера знаешь?
— Встречались! — солидно, как ему казалось, прогундосил юнец, шмыгая носом.
— Держись к нему поближе. Я тебя сам разыщу.
… Ранним утром занял позицию в прибрежной зоне, с тревогой ожидая сигнала. Наконец, дождался. На берегу громыхнула пушка. Тут же рядом с ней взвился красно-сине-белый гюйс, он же бушпритный флаг, он же кейзер-флаг. Насмотрелся на него в Михайловском укреплении. Пора!
— Капитан-лейтенант Метлин! Николай Федорович! — представился мне усталый моряк в морском мундире с чужого плеча. — Панфилов, которого вы ждали, не смог подойти. Ему ногу сильно повредило при крушении. Вас уже ждут! Сам командир корпуса Головин, а также Раевский и командир отряда судов Абхазской экспедиции контр-адмирал Захарьин! Только что прибыли!
