Русский маятник - Андрей Владимирович Булычев
– Да-да, конечно, – подтвердил тот. – Приезжайте, Алексей Петрович, мы как раз обживаем там сейчас весьма приличный дом, внутри уже его весь отремонтировали, а скоро и снаружи обновим. В таком действительно будет не стыдно и гостей принимать.
«Да, время бежит, и никого оно не щадит, – думал Алексей, провожая взглядом супружескую чету. – Маше за сорок, морщинки на лице старательно запудрены, прикрыта седина волос. Но годы, годы – они берут своё. Первый нелюбимый муж преклонных лет давно умер. Получается, что вышла второй раз замуж за этого полковника. По-моему, неплохой человек и любит свою жену. Есть сын. Молодцы. Дай Бог, чтобы жили счастливо».
– Ваше превосходительство, к вам командир лейб-гвардии егерского полка бригадир Егоров Алексей Петрович, – прервал его мысли доклад зашедшего в кабинет дежурного офицера. – Прикажете подождать?
– Запускай! – послышался резкий, властный голос за дверью. – Алексей, ну где ты там, а ну заходи!
Проскочив в открывшуюся дверь, Егоров оказался в большой, хорошо освещённой множеством свеч комнате со стенами, отделанными декорированным ореховым деревом. Пол её украшал наборный паркет, на потолке красовался плафон с изображением воина-победителя.
– Ваше превосходительство! – обратился он, щёлкнув о паркет каблуками. – Бригадир лейб-гвардии егер…
– Лё-ёшка! – Погрузневший, с тронутыми сединой волосами Кутузов, выскочив из-за стола, подскочил и сгрёб его в свои объятия. – Бригадира получил и зазнался, шельмец! А ведь с турецкой кампании так и не заходил ко мне, не навещал!
– Михаил Илларионович! – воскликнул возмущённо Егоров. – Да что вы говорите такое?! Полк в Николаев на зимовку определили, потом мы в столицу маршем пошли, а вы в это время, в девяносто втором, как раз мятежных поляков усмиряли. Потом вас в Стамбул послом отправили, а в девяносто четвёртом теперь уже нас ляхов гонять отослали. Когда уж тут видеться-то?
– Да ладно-ладно, шучу я! – рассмеявшись, проговорил генерал. – Знаю я про все твои подвиги и на ратном поприще, и не только про них. Платон Александрович о тебе весьма лестно отзывался, да и у меня с ним, признаться, тоже заладилось. При дворе ведь сейчас модно кофе варить, а я, пока послом в Турции был, зело поднаторел в этом деле. С утра, при всех вельможах, которые, столпившись у дверей покоев Платона Александровича, простаивают, внутрь со своей туркой захожу. Ну и так, помимо кофе, есть, конечно, что порассказать интересное. В Константинополе, представь, в султанский гарем меня провели, – понизил он голос. – Даже не спрашивай, чего мне это стоило! По османским законам за это немедленная смерть полагается, а вот видишь, ничего, с тобой сейчас стою разговариваю. Селим Третий весьма мудрым правителем оказался, постарался не услышать о такой дерзости посла могущественной императрицы. Ну ладно, что это я всё про себя, ты давай-ка расскажи мне сам про Польскую кампанию. Я-то, конечно, наслышан уже о ней, но от тебя, как от очевидца, было бы интересно ещё раз послушать. Присаживайся. – И сам первым плюхнулся на широкий диван с резным золочёным каркасом и малиновой обивкой. – Начинай с того, как это тебе вообще удалось убедить послать полк в поход. Помнится, там в Польше уже четвёртый месяц ведь боевые действия шли, Репнин всё под Вильно толокся, а Суворов только-только ещё выскакивал со своим корпусом от Днепра.
Алексей неспешно повёл свой рассказ, раза три за это время открывалась дверь в приёмную, и он прерывался. Пожилой дядечка – секретарь в статской одежде подходил к Михаилу Илларионовичу, шептал ему что-то на ухо, но тот отмахивался, и он уходил.
– Продолжай, Алексей, – кивая, проговорил генерал. – Вот ведь, послушать спокойно не дадут. Молодец Александр Васильевич, узнаю его атакующий стиль боя. Сначала разведка и оценка сил неприятеля. Потом быстрый марш и концентрация всех своих войск на нужном направлении. Затем напор и рассекающий неприятельские силы сокрушительный удар. Молодец, быстро же он кампанию закончил. Австрийский фон Ласси и прусский Франциск Фаврат свои войска на зимние квартиры отвели, дескать, невозможно воевать в такое время, а Суворову что лето, что зима – всё едино, где врага увидит, там он его и бьёт. Вспомни тот Измаильский штурм, Лёшка, вот уж где морозно-то было! Не успела ещё кровь с раны стечь, а уже и застыла! Трудный штурм Праги был?
– Яростный. Вот как раз с Измаильским его Александр Васильевич-то и сравнивал. Укреплений множество поляки в Праге наделали, а пушек сколько выставили! Но и сами они дрались отчаянно, как-никак это ведь их дома и их семьи у них за спиной были. А тут ещё слух пустили, что за их вероломство и за убийства безоружных русских в самом начале восстания пощады никому не будет. Бесстрашно дрались. Такое ожесточение на всех, и на наших, и на них, нашло. – Алексей покачал головой. – Жуть! Но мирных мы не трогали, – нахмурившись, проговорил он. – Оружие бросил – значит живи. Несколько тысяч сопроводили к себе в лагерь и под караул их, под охрану взяли. А то слышал, как в Европе уже клевещут, что и на штыки, дескать, русские младенцев нанизывали, и чуть ли не жарили их на угле, и что топили массово баб и детей в Висле. Враки это всё! Самолично видел, как Суворов ультиматум объявлял старшинам мятежников перед штурмом, чтобы они всех мирных за реку в Варшаву по мосту увели, и время на это он им дал. Так нет ведь, прикрылись своими. Понятно ведь, что во время такой жаркой битвы всем достанется. Ну уведи ты их подальше и бейся сам! Сволочи!
– Тихо, тихо, успокойся. – Кутузов порывисто встал и подошёл к угловому красного дерева шкафчику-буфету. Скрипнула дверка, и он достал из него графинчик с двумя хрустальными стаканчиками. – Андалусский херес. – Наполнив один, он подал Егорову. – Видишь, какого он жёлтого цвета? Даже скорее не жёлтого, а золотого, словно бы в нём жаркое солнце Испании растворилось. Выпей, а то разволновался, я гляжу. – И сам сделал глоток.
– Крепкое вино, – пригубив, заметил Егоров.
– Ты пей, пей, – усмехнувшись, произнёс Кутузов. – Я много не налью, мне и самому потом ещё в Военную коллегию ехать. Ты, кстати, по приходу-то уже был там? А то, может, вместе?
– Да нет, Михаил Илларионович, был я уже в коллегии, – вздохнув, ответил Алексей. – А лучше бы и не был. – И сделал глоток.
– Так, так, так, – постукивая пальцами по спинке дивана, проговорил Кутузов. – Ох, вот прямо чувствую я нотки горечи в твоём ответе, Лёшка. Они даже такое чудо, как это, перебивают. – Он поднял вверх стаканчик. – Слышал я, что-то такое мимоходом про какие-то кляузы союзников о наших войсках в Кёнигсберге. Дескать, что местную власть наши пугали, самовольничали, разорили там чего-то. Не про твой ли полк, случайно, чинуши штабные судачили?
– Про мой, – глухо отозвался Алексей. – Вчера до ночи в кабинете у Петра Фёдоровича докладные писал. А перед этим у Салтыкова аудиенцию ждал. Не принял.
– Ох как интере-есно, – протянул Кутузов. – А ну-ка давай выкладывай всё, что у тебя стряслось там, у этих пруссаков, да поподробнее…
– Да-а, действительно интересно, – выслушав Алексея, проговорил он задумчиво. – Тут ведь как повернуть. Если уж сам Вильгельм нашей государыни кляузу нацарапал. Хотя оно вот ему надо было? Проход русского полка, два несчастных сарая и один разогнанный прусский караул. Чушь! Нет, Лёшка, тут какая-то тонкая дипломатическая игра. Нюхом чую, в преддверии большой торговли за земли Польши дипломаты шпильками друг друга тычут. Даже и военный министр Пруссии не от себя Салтыкову наябедничал, а точно с чьей-то подачи. Но ведь и тебя с полком не зря через Кёнигсберг отправляли, а? – прищурившись, задал он вопрос. – Могли бы и до весны ведь подождать, а потом через Вильно на Псков и сюда, как вот ты сам свои эскадроны послал. Да хоть бы и зимой туда погнали, так ведь нет. К чему же такие сложности? Значит, всё правильно, всё верно, небось,
