Время перемен - Владимир Владимирович Голубев
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
- Государь! Никольский разбился! – Вейде нарушил все мои мысли, которые приходили мне на послеобеденной прогулке. День был пасмурный, дождь шёл мелкий, противный, ветер кидал его мне в лицо, но эта влага освежала мою усталую голову, и я обдумывал следующее совещание.
- Что? Миша, как разбился? Ты уверен? – молодой учёный мне нравился, человек он был очень неглупый и инициативный, у него было множество идей, и я делал на него определённую ставку.
- Точно! Он сегодня летал, его ветром сорвало с каната и ударило о стену Петропавловской крепости. Градоначальник Шувалов доложил, что Никольского унесло, а комендант укрепления — что шар с учёным разбился и упал в Неву.
- Он жив?
- Без сознания был…
- Так, давай-ка, братец, коня и конвой мне, в крепость поеду.
Комендант Петропавловской крепости встретил меня сообщением, что пострадавший пришёл в себя, однако плох – переломы, ушибы. Я направился к Никольскому, вид у него был ужасный – лицо синее, нос набок, один глаз совершенно закрыт огромным кровоподтёком. С ним были и крепостной врач и доктор Сычёв, один из лучших военных хирургов. Они крепко бинтовали его грудь, видимо, были сломаны рёбра, обе ноги и левая рука воздухоплавателя уже были заключены в гипсовые повязки, которые широко применялись в наше медицине.
- Как он, господа врачи? – моё появление вызвало скорее раздражение занятых людей, они даже не поняли, кто вошёл в комнату.
- Да всё хорошо! – отмахнулся Сычёв, — Будет он жить, лёгкие целы, кости вправили! Не мешайте!
Я тихо присел в уголке, ожидая, когда и увлечённые помощью больному врачи и опоенный маковым составом пострадавший молодой человек станут доступны для общения. Уже вскоре, закончив затягивать Никольского в тугие повязки, лекари оттёрли пот и оглянулись.
- Ваше Величество! – крепостной врач даже покачнулся от удивления, я успел вскочить и подхватить готового упасть в обморок уставшего человека под руку.
- Спокойно! Вы спасли человека, к чему волноваться? И называйте меня Павлом Петровичем, вам можно.
Тому явно стало лучше, когда он понял, что наказания за непочтение не последует. Сычёв же пережил удивление значительно лучше, но он уже был знаком со мной:
- Государь, я прогнал Вас, но…
- Забудьте, Вы спасали жизнь человека. Что с ним?
- Больной сильно ударился, однако переломы вполне удачные, мы их вправили и закрепили. Больше всего опасений вызывает голова – удар бы сильный, состояние черепа неплохое, но что с мозгом… К тому же пришлось его опоить – несчастный испытывал сильную боль и проверить в себе ли он мы не в состоянии. Нужен ещё день-два, и возможно будет понять, всё ли у него нормально.
- Перевозить его, конечно, нельзя?
- Конечно, государь. Он будет лежать здесь. – твёрдо ответил мне врач.
- Хорошо, я приеду завтра. – я откланялся, сидеть у ложа больного дальше было глупо.
На следующий вечер я снова приехал к Никольскому. Тот уже пришёл в себя, и, к счастью, мог говорить и вполне здраво мыслить. Пусть ему всё ещё было больно, но от макового молочка он отказался и был готов к общению. В его комнате стояли цветы, которые привозили во всей столицы – первого воздухоплавателя у нас любили. Ароматы цветов перебивал тяжёлый запах лекарств и боли.
- Как Вы себя чувствуете, Аникита Васильевич? – я заглянул в единственный открытый газ Никольского.
- Спасибо, государь, уже лучше. – прохрипел тот.
- Я слышал, что Вы поднялись в воздух несмотря на плохую погоду и запреты?
- Моя глупость и самоуверенность, государь! Я плачу за это…
- В городе ходят слухи о госпоже Злобиной и её отказе…
- Я не мог бы и подумать, чтобы пытаться лишить себя жизни! – взвился Никольский и скривился от боли.
- Верю, Аникита Васильевич, верю! Однако Вы рисковали собой.
- Да, государь, я был очень расстроен и хотел развеяться. Не обратил внимание на погоду. Меня об этом же расспрашивал и крепостной священник. – криво улыбнулся пострадавший, — Уверяю Вас, что о подобной глупости я даже не помышлял. Мой батюшка – священник и такого мне бы точно не простил!
- Ну, если бы Вы погибли, то правды бы он не узнал… Слишком многие дамы уверенны, что Вы пытались наложить на себя руки…
- Боже! – Никольский начал судорожно креститься и шептать молитвы.
- Я Вам верю, Аникита Васильевич.
- Спасибо, государь!
- Я вижу, что Вам тяжело долго говорить. Ваш поклонницы, наверное, не дадут Вам заскучать, а я не хотел бы утомлять Вас. Поэтому примите мои пожелания скорейшего выздоровления и я жду Вас у себя, как только Ваши доктора решат, что Вы способны на такое. – я ласково улыбался молодому человеку.
Боже, мне всего чуть больше тридцати, а я расцениваю двадцатипятилетнего успешного учёного как юношу. Старею я, что ли?
Никольский пришёл ко мне через месяц, очень бледный, сильно хромающий, но пришёл сам. Меня удивили его глаза, они казались потухшими, измученными. Таким я его не помнил – он всегда был решительным, взор его мог затуманиваться мыслями, но вот отчаявшимся всемирно известный изобретатель никогда не был.
- Что с Вами, Аникита Васильевич? — я подошёл к нему сам и дружески приобнял его, — Вы себя плохо чувствуете?
- Да, государь. Я пришёл просить Вас разрешить мне принять постриг.
- Что? Молодой человек, что за ерунда? Зачем Вам уходить в монахи? Вы молоды, умны, да и красивы! Ваши ранения заживают, а небольшая хромота – сущая ерунда! В конце концов, Вы нужны России! Вон, посмотрите на Бухвостова, ему сильно хуже, он даже лицо своё вынужден скрывать, а каков молодец! Что с Вами?
- Все только и говорят, что я пытался умереть от отказа Машеньки Злобиной! Мне надо просить прощения у Бога! – с тоской проговорил Никольский, — Я виноват пред ним…
- Кто Вам такое сказал? Слова глупцов ранят Вас, но говорит за Вас Ваша болезнь, друг мой.
- Я не могу найти в себе силы. Я ищу отдыха и не могу его найти! Небо меня манит, но людская молва способна найти в этом повод к новым выдумкам. – молодой человек действительно был истощён и физически, и морально.
Мы говорили с ним более часа, к нам присоединился и мой духовник,
