Рейд за бессмертием - Greko
— Не сдадутся. Уже пытались их убедить. Стреляют в ответ, — вздохнул подполковник. — Да! Забыл предупредить! Спуска к этим пещерам нет. Только по веревке.
Вася мысленно застонал: «Всю жизнь мечтал поработать верхолазом!»
— Тактику штурма придумывайте сами. Справитесь, представлю к наградам! — подсластил пилюлю Циклауров.
— Гранатами сможем разжиться? — деловито уточнил унтер-офицер Девяткин.
— Уже придумал? Молодец! Я в тебе не сомневался. Еще с дела 17-го августа взял тебя на заметку. Ты тогда здорово придумал наш фланг прикрыть. А гранаты… Возьмете в роте гренадеров. Если еще остались… — печально добавил командир. В отряде давно чувствовалась нехватка во всем: начиная с боеприпасов и заканчивая продуктами. — Еще просьбы есть?
— Да! Да! Ваше благородие! Не откажите в милости! Дозвольте мне в роте детишек лезгинских оставить! Я их из боя вытащил. Вроде прижились. Такие парнишки… Все в них души не чают.
Вася не кривил душой и не преувеличивал. Взвод — да что взвод, вся рота — в первые минуты, когда увидела детей, вернувшись после яростного боя, испытала, практически, шок. Смесь недоумения и растерянности. Что было понятно. В бесконечной череде страшных дней, когда каждую секунду любой из них мог погибнуть и убивал без колебаний, человек совсем забывает о том, что есть другая жизнь. Без выстрелов, без крови, без смертей. Человек попадает в такой круговорот постоянной опасности, что мозг отключает все остальные функции, оставляя лишь одну: борьба за жизнь. Человек озлобляется на весь белый свет, кляня свою судьбу, загнавшую его в это место в такое время, своих начальников, которые, не задумываясь, посылали их на верную смерть каждый день, своих врагов, эту самую смерть им приносивших. Человек забывает все запахи, потому что только запах крови, пороха, фекалий и разлагавшихся трупов все время преследует его. Человек, по сути, просто перестает им быть, растеряв все человеческое и превращаясь в жестокого убийцу. Который не ведает жалости, не знает слез, забывает о душе, будто и нет её вовсе.
Так вот, эти два пацаненка, как объявились в расположении, все разом и восстановили в людях. Забилось сердце у людей, оживляя жалость. Сухие все это время глаза наполнились влагой, и покатились крупные слезинки по щекам, смывая кровь и порох. Проснулась душа.
Война — самое страшное из человеческих «изобретений». Нет в ней правил. Поэтому и страшна. И, все-таки, может, понимая, что полное подчинение этому закону войны быстрее истребит все человечество, чем пули, люди в ужасной игре без правил пытались ввести хоть какие-то запреты и их придерживаться. И важнейшее из них — нельзя воевать с детьми, женщинами и стариками. Не будь этого негласного договора, увы, тысячи и тысячи раз нарушаемого, но все же соблюдаемого, человечество точно бы исчезло. А так всегда оставалась надежда. Выживут женщины — будут рожать. Выживут дети, вырастут — будут рожать.
Русский солдат, наверное, как никакой другой на свете, всегда старался придерживаться этого правила, не нарушать его. Да, порой приходилось. Как сейчас, во время этого страшного штурма. И от того еще больше росла его озлобленность. От того, что нарушает запрет, что понимает: нет чести в такой войне. Что грех страшный. Что, может, всю жизнь потом будут перед его глазами глаза убитых им женщин и стариков, трупы детей. Что никогда не отмоется. От того клял судьбу, заставившую его нарушить негласный закон войны. И от того расплакался, когда увидел двух пацанов, выживших в этой мясорубке. Надеялся, верил, что, спасая сейчас их, может, заслужит прощение у Господа за все то зло, что творил все эти дни.
Поэтому рота искренне благодарила Васю за то, что он привел детей. И тут же, когда прошел шок первых минут, бросилась заниматься ими. Взрослые дядьки, с посаженными от постоянного крика голосами, вдруг разом засюсюкали. Их язык, все эти дни выплевывавший только матерные слова и жуткие угрозы, теперь вспомнил и произносил только самые нежные и добрые. Их руки, огрубевшие до состояния наждачной бумаги, теперь касались гладкой кожи пацанов и сразу же становились мягче. Их передавали из рук в руки, укачивали, подбрасывали. Делали все, чтобы дети улыбались, смеялись и забыли о войне.
— Как их величать то? — спрашивали Васю.
— Старшего Дадо, — отвечал Вася. — А маленького. Кто ж его знает? Не говорит еще.
— А что тут думать? — улыбалась рота. — Ты их привел. Тебе и честь. Значит, будет Васькой, как и ты.
На том и порешили. Так Дадо и Васька стали для роты центром мироздания…
Комбат аж крякнул от Васиной просьбы. Только детсада в ротах ему не хватало. Но и солдат можно понять. Сейчас, когда, вроде как, виктория, дрогнули сердца самых отважных. Потянулись к самому простому, к живой детской душе, чтобы отмыться от потоков грязи, в которых изгваздались до ноздрей. И обычай воспитывать в полку сирот не нов. Как правило, этим «грешили» офицеры. А солдаты прикипали к тем, кого всеми правдами и неправдами приводили из похода и отдавали в кантонистскую школу. Бегали к ним, как к родным, с гостинцами или просто потрепать по головке, приголубить. Пожалеть и напутствовать: «Учись! Вырастешь, выбьешься в офицеры и будешь своими дядьками командовать!»
Циклауров, каменная глыба, а не человек, расчувствовался. Шмыгнул носом незаметно. Откашлялся. И строго сказал:
— Задание выполните — подумаю!
— Так точно, Ваше Благородие! — гаркнул унтер-офицер Девяткин и побежал придумывать, как половчее убить кучу людей, чтобы спасти две маленькие жизни.
Подполковник смотрел ему вслед и думал, ничуть не удивленный: «О, Боже! Спасибо тебе, что проливаешь свой свет на эти черствые души! Этот Девяткин… На вид варнак варнаком, вылитый душегуб! Иных у Руфина в отряде и не водится! А ведь поди ж ты… О детях печется!»
… Васе ничего придумывать и не нужно. Он, что, фильмов не видел про штурм квартир спецназом?
— Делаем, ребята, так! — просвещал он свой полувзвод в таинства тактики при атаке в условиях высотных каменных джунглей. — Первым делом — подавление.
— Это чо?
— Напугать до усрачки!
— Так бы и говорил. Придумал мудреное слово!
— Штуцер мой видели?
— Богатый! Знатное ружьишко! Эка ты снял горца на реке!
— У него один ствол стреляет жеребьем. Нам нужно побольше мелких металлических осколков найти.
— А чаво их искать? Весь аул ими завален, только копни!
— Отлично. Тогда, — повторил,
