Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Сынок мой, – говорит, кивнув на яйцо.
– Точно ли? – сомневается чревовещатель. – Точно не дочка? Ты уверена?
А курица отвечает с достоинством:
– Я свое дело знаю!
«А эта девчонка уж точно дочь Бонни Келлер, – подумал доктор Стокстилл, – но не Джорджа Келлера… я тоже свое дело знаю. С кем же Бонни довелось согрешить семь лет тому назад? Девочка наверняка зачата чуть ли не в самый день начала войны, но до того, как на страну обрушились бомбы, это вполне очевидно. Может, как раз в тот самый день? А что, с Бонни сталось бы выбежать из дому, под свист падающих с неба бомб, под грохот, с которым весь мир рушится в тартарары, в кратковременном пароксизме неистовой страсти отдаться кому-то – первому встречному, возможно, вообще прежде ей незнакомому, и вот, пожалуйста… вот что из этого вышло.»
Девочка улыбнулась доктору, и доктор Стокстилл улыбнулся ребенку в ответ. Внешне Эди Келлер казалась совершенно здоровой, нормальной девочкой без каких-либо странностей. Проклятие, рентгеновский аппарат бы сюда, поскольку…
– Расскажи-ка о брате подробнее, – попросил доктор Стокстилл.
– Ну, – негромко, с легкой запинкой заговорила Эди Келлер, – я с братиком разговариваю все время, а он иногда отвечает, но куда чаще спит. Почти всегда спит.
– И сейчас тоже?
Девочка на минуту умолкла.
– Нет, – наконец ответила она.
Доктор Стокстилл, поднявшись на ноги, подошел к ней вплотную.
– Будь добра, покажи, где именно он находится.
Девочка указала на собственный левый бок. Нижняя область, район аппендикса… встревоженные болями в этом месте, Бонни с Джорджем и привели дочь к доктору. О братике они знали, однако считали его выдуманным, воображаемым, ведь дети нередко придумывают себе товарищей для игр на собственный вкус. Сам доктор поначалу склонялся к тому же выводу: в карточке Эди никаких братьев не значилось, но девочка заговорила о братике сама. По словам Эди, Билл, ее ровесник, родился в один день и час с ней, как же иначе?
– Почему «как же иначе»? – полюбопытствовал доктор, отослав родителей в соседнюю комнату – при них девочка держалась замкнуто, откровенничать не спешила – и приступив к осмотру.
– Потому что мы с ним двойняшки, – по-прежнему спокойно, серьезно объяснила она, – иначе как бы он оказался у меня внутри?
Тут-то доктор и вспомнил испанского комика-чревовещателя с курицей: в голосе девочки слышалась та же уверенность, то же достоинство – то же, так сказать, знание дела.
За семь послевоенных лет доктору Стокстиллу довелось осмотреть многие сотни необычных пациентов, повидать множество странных, экзотических вариаций формы жизни под названием «человек», расцветающих пышным цветом под сделавшимся куда более снисходительным – хоть и укрывшим лик дымчатой, мутной вуалью – небом Земли. Казалось бы, поразить доктора уже нечем, но это – девочка с братом, живущим в ее собственном теле, в паховой области!.. Да-да, Билл Келлер преспокойно обитал там уже восьмой год: выслушав девочку, доктор Стокстилл поверил ей без оговорок, поскольку сталкивался со схожими случаями не впервые и знал: ничего принципиально невозможного в этом нет. Будь у него рентгеновский аппарат, он смог бы разглядеть крохотную, не больше крольчонка, сморщенную фигурку собственными глазами, но и так ее контуры прощупывались без труда…
Осторожно коснувшись бока девочки, он снова нащупал внутри плотный кистовидный мешочек. Положение головы нормально, тело – и туловище, и конечности – целиком в брюшной полости. Когда-нибудь девочка умрет и, вскрыв ее тело, выполняющие аутопсию обнаружат в животе покойной крохотного сморщенного человечка – возможно, слепого, с седой, будто снег, бородой… брата-близнеца Эди Келлер, по-прежнему не больше новорожденного крольчонка.
Ну а пока Билл в основном спит, однако время от времени ведет с сестрой разговоры. Интересно, что он может сказать? Что знает о мире?
Ответ на этот вопрос у Эди нашелся тоже.
– Да, он, конечно, мало что знает. Ничего не видит, но думать-то может. Я ему рассказываю, что творится вокруг, а он слушает, запоминает.
– И чем же он интересуется? – осведомился доктор Стокстилл.
– Он… мм… про еду очень любит слушать, – поразмыслив, ответила Эди.
– Про еду?! – в изумлении переспросил Стокстилл.
– Ага. Сам он, ясное дело, не ест, но просит по нескольку раз пересказывать, что у нас было на ужин – ведь та же пища со временем достанется и ему… ну, я так думаю. Ему ведь для жизни пища нужна, верно?
– Нужна, – подтвердил Стокстилл.
– Особенно ему нравится, если мне достается апельсин или яблоко. Еще он истории всякие любит слушать. Например, о разных далеких краях, а больше всего – про Нью-Йорк. Хотелось бы как-нибудь туда его отвезти, чтоб сам посмотрел, каково там… ну, то есть чтоб я посмотрела своими глазами и рассказала ему.
– Надо же! Как ты, однако, о нем заботишься! – умилился Стокстилл, тронутый до глубины души.
Впрочем, девочке эти заботы наверняка казались делом вполне естественным: ведь она прожила так всю жизнь, а другой жизни просто не знала.
– Боюсь я, – внезапно призналась она. – Боюсь, как бы Билли однажды не умер.
– Ну, смерть ему, на мой взгляд, в обозримом будущем не грозит, – заверил ее Стокстилл. – Гораздо вероятнее другое: он может начать расти, и вот тут могут возникнуть трудности. Ему попросту станет тесно в твоем животе.
В огромных темно-карих глазах девочки отразился испуг.
– И тогда он… родится?
– Нет, поскольку, скажем так, неверно для этого расположен, – ответил Стокстилл. – Его придется удалять хирургически, но тогда он не выживет. Жить он способен только как сейчас, у тебя внутри.
«На правах паразита», – мысленно добавил он, но вслух этого, разумеется, не сказал.
– Однако пока об этом тревожиться рано. Возможно, ничего подобного не произойдет вообще.
– Как здорово, что у меня есть братик, – вздохнула Эди. – С ним мне не одиноко. Я его чувствую, даже когда он спит, знаю: он рядом. Будто ребенок, малыш. Конечно, в коляске его по улице не покатаешь, на руках не поносишь, не нарядишь покрасивее, зато разговаривать с ним – одно удовольствие. Знаете, я ведь ему и о Милдред рассказываю!
– О какой Милдред? – не понял Стокстилл.
Девочка, видя такое невежество, заулыбалась.
– Да ведь вы сами знаете! О женщине, которая постоянно возвращается к Филиппу и отравляет ему жизнь. Мы про них каждый вечер в передаче со спутника слушаем.
– А-а, ну да… разумеется.
Речь шла об Уолте Дэнджерфилде, диск-жокее, читающем вслух роман Моэма, проносясь над их головами
