Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

– Отряд милиции особого назначения, - сообщил Солово.

– Удивительно. - Микеланджело покачал головой. - Я никогда этого не забуду.

– Нет, забудете, - негромко промолвил Солово, более не скрывая естественных ледяных и недобрых ноток в голосе. - Это часть сделки. Церковь не терпит конкурентов, даже разговоров о них.

– Я уже забыл, - заторопился Микеланджело, - полностью. Только о чем я забыл?

– Не так быстро. Придержите ненадолго свои воспоминания. У меня есть к вам вопрос: мне хотелось бы выяснить одну подробность, которую вы могли заметить в ходе долгих часов наблюдения… И это тоже часть сделки.

Папа по-прежнему не желал, чтобы я завершал гробницу, и приказал мне разрисовать свод Сикстинской капеллы. Мы сошлись на 3000 дукатах. Я все еще нахожусь в великом расстройстве духа… Господи, помоги мне.

Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1509 год)

– Итак, как я и предполагал, - сказал адмирал Солово, - Микеланджело возвратился - скромно, почтительно и изображая истинное раскаяние. Юлий принял его в Болонье, точнее, скульптору было позволено участвовать в мессе в церкви Сан-Петронио.

– И вознести молитвы об избавлении, должно быть, - произнес равви Мегиллах, расчесывая пальцами белую патриархальную бороду.

– Если так, они подействовали. Случившиеся на месте прислужники Юлия узнали скульптора и силой отвели к его святейшеству, как раз находившемуся за трапезой. К счастью, закуску уже подали, и норов Святого Отца отдыхал, свернувшись клубком. Конечно, были и громы, и молнии, однако Микеланджело, памятуя о моих строгих наставлениях, угомонил свой ртутный темперамент и лишь молил о прощении, преклоняя колена.

– Все равно что молить о пощаде бешеного льва, адмирал.

– Вы правы, но в данном случае в пользу скульптора говорили два фактора: во-первых, за него заступился кардинал Франческо Содерини…

– И как ныне у кардинала со здоровьем? - осведомился равви.

– Жив, хотя и облик, и достоинство его претерпели удары и поношения. "Все эти художники таковы, что, кроме своего искусства, ничего не понимают", - тут Юлий взорвался и велел слугам выставить кардинала из дворца. Это полезное предприятие притупило остроту обвинения. Во-вторых и это гораздо важнее, особенно в мире, где милосердие должно оправдывать собственное существование, - скульптор сумел предложить кое-что за прощение.

Равви, кивая, глядел сквозь Солово, должно быть, предвидя в будущем более мягкие времена.

– Мы обсудили этот вопрос с предельной осторожностью, - пояснил адмирал, - и решили, что наибольшее искушение представит обращение к стремлению Юлия к величию и памяти среди потомков. Конкретно Микеланджело взялся изваять его святейшество в виде бронзового колосса и расписать свод Сикстинской капеллы.

– Та работа, которую ему только что предложили? - спросил Мегиллах.

– Она самая… должно быть, высшее творение его таланта, все ради Юлия, все ради сохранения его имени. Понтифик забывает, конечно, что почитают и помнят исполнителя, а не заказчика, но для нас это не существенно.

– Мы-то к этому времени уже превратимся в прах, - согласился равви, прикасаясь к стоявшему перед ним блюду венецианского риса. - Но ваше предвидение, адмирал, уже принесло дивиденды: скульптор остался жив.

– И может оставаться в таком состоянии, пока его не призовут домой в соответствии с естественным ходом вещей. Микеланджело вкладывает душу и сердце в свою работу, и когда роспись свода капеллы будет закончена, Юлий не захочет, чтобы его запомнили как убийцу ее вдохновенного творца. Таково долгосрочное условие его безопасности, а при удаче и изобретательности, я думаю, он со всем справится. [Великое творение Микеланджело - роспись свода Сикстинской капеллы, - завершенное в октябре 1512 года после четырех с половиной лет сверхчеловеческого труда и свирепых перебранок с папой Юлием существует и поныне. В свое время оно позволило уцелеть своему создателю, если верить адмиралу Солово. Колосс - бронзовое изваяние в три человеческих роста - был менее удачлив: всего через четыре года он был низвергнут толпой невежественных болонцев. Скульптура перешла в собственность Альфонсо д'Эсте, герцога Феррарского, отлившего из нее огромную пушку, именовавшуюся "Ла Джулия". Однако по неизвестным причинам Альфонсо сохранил в целости шестисотфунтовую голову.]

– Ну а о том, что он видел… - проговорил равви Мегиллах, стараясь сдержать любопытство.

– Ах да, - промолвил Солово, праздно играя отражениями солнечных лучей на серебряном кубке, - о моем вопросе. Я тщательно расспросил скульптора, заставил даже составить перечень. Могу подтвердить присутствие там Зевса, Аполлона, Вотана, Августа и Лао-Цзы…

Вмешался равви. Его некрасивое морщинистое лицо, отражавшее спокойную уверенность, лишь слегка было искажено вполне допустимым - по человеческим меркам - сомнением.

– А как… - шепнул он.

– Я все более и более убеждаюсь, что вы, может быть, по-своему правы. Я самым настойчивым образом интересовался, видел ли скульптор там ИЕГОВУ. Не волнуйтесь, равви, его там нет.

В Риме папа Климент VII читал письмо от Генриха VIII, короля Англии, требовавшего - ни много ни мало - развода со своей женой-испанкой. Добрый и дружелюбный понтифик полагал, что уже достаточно намаялся с Лютером и всей его братией. Ему даже в голову не приходило, что менее чем через два года Рим будет взят с жестокостью, которая посрамит визит готов Алариха одиннадцать столетий назад. Двадцать две тысячи испанцев, итальянцев и германских ландскнехтов из лютеран на десять месяцев займут Вечный город и оставят его выпотрошенным. Этот день в 1525 году покажется папе Клименту золотым веком.

Тем временем Солово, оставаясь на грани самоубийства, все еще сражался с уэльским фемистом в своем каприйском саду.

– Вам следовало донести нам о тюрьме богов, - укорил адмирала фемист.

– Похоже, вы и без того о ней знали, посему никакой беды не случилось.

– Дело не в этом, адмирал. Вы должны были поспешить, чтобы проинформировать нас из чистой любви. Но вы правы, мы действительно знали об этом давным-давно. - Фемист позволил своему голосу приобрести гневные нотки. - Мы знали это, когда ваш первый зафиксированный в бумагах предок даже не был в утробе матери. В наших рядах числились императоры Рима… как можем мы не знать этого?

– Действительно, как? - поддакнул Солово, тем не менее решив, что и знания, и агентура фемистов были не столь всеобъемлющи, как им хотелось бы.

– И потому, что мы знали, - заторопился уэльсец, - огонь в наших сердцах разгорался все жарче. Долгое заточение наших богов только сделает более сладостным день их освобождения!