Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

Микеланджело покорно кивнул. Шпага медленно вернулась в ножны.

– Чтобы подрубить самые корни дела, - начал адмирал, выбирая слова. Микеланджело вновь побледнел. - Я хочу из своих средств предложить вам три сотни дукатов за возвращение в Рим и исполнение заказа. Вы можете легко проверить мои кредитные связи с гильдией флорентийских ювелиров через римского еврея.

– Уже сделано, - отозвался Ансельми. - Скульптор, у этого человека есть то, что есть, как он говорит.

В предположении, что подобная проверка может быть необходимой, улавливался легкий шепоток недоверия, однако великодушный Солово не стал обращать на него внимания. Нума Дроз, ожидавший сигнала к действию, понял намек и расслабился.

– Зачем золото мертвецу? - задал Микеланджело совершенно разумный вопрос. - Вернувшись в Рим, я не переживу и первой ночи. Будьте добры, объясните мне, чем и кого может соблазнить положение самого богатого из удавленников среди всех выброшенных в Тибр.

Получилось так, что Солово обратился к трем основным побудительным мотивам: сперва - к рассудку, потом - к страху и наконец - к жадности. Трижды отвергнутый, не сумев выманить своего кролика из флорентийской норки, он вынужден был напрячься и проявить изобретательность.

– Полагаю, - скорбно продолжил он, - что этот вопрос можно было бы уладить, если бы мы со скульптором переговорили наедине.

– Понятно, - произнес Ансельми со всей вежливостью, которую допускал его культурный уровень. - Более того, возможно, если вы извлечете стилет из правого сапога и передадите мне то подозрительно большое, наверняка с пружиной, кольцо. Да, вот это, с черным камнем.

– Не покидайте меня! - возопил Микеланджело, пытаясь обрести защиту у кондотьера.

– В этом эпизоде, скульптор, как вы прекрасно знаете, есть более глубокие течения, - проговорил Солово ровным тоном (ну прямо добрый отец, увещевающий родное дитя). - И зная это, если я заверю вас в том, что не причиню вам вреда, и поклянусь _всеми богами_, неужели вы не перемените своего мнения?

Микеланджело, дернувшись, поглядел на адмирала; лицо скульптора обрело бледность собственных мраморных творений, ему пришлось проглотить набежавшую в рот слюну.

– В этом случае соглашусь, - проговорил он и сразу же успокоился. Пожалуйста, оставьте нас, Ансельми. Я хочу поговорить с адмиралом.

– При всех наших нынешних расхождениях, - проговорил Солово, - начнем с того, что я восхищаюсь вашей Pieta… ["Оплакивание Христа"] и "Давидом".

– Итак, вы обладаете чувствительностью к искусству? - спросил Микеланджело с острым интересом.

– Нет. Во всяком случае, не в полном смысле этого слова.

Скульптор поглядел на адмирала, словно заново оценивая его, и собеседники надолго замолчали. Солово с радостью позволил ему дожить весь отведенный срок.

– Адмирал, - сказал наконец Микеланджело. - Мне трудно доверять таким людям, как вы. Без живого восприятия искусства человек становится пленником собственной падшей натуры.

– Безусловно, - согласился адмирал. - И могу возразить на это тем, что именно живое восприятие вашего искусства его святейшеством привело нас к этой встрече.

– Он - исключение. Но даже хладный и окостеневший в своей могиле, он все равно будет недостоин доверия. Какими еще доказательствами веры вы можете убедить меня?

Солово покрутил в вине кончиком облаченного в перчатку пальца, наблюдая за тем, как рожденный водоворот окреп, ослабел и угас.

– Хорошо. Могу еще сказать, что учение о стоицизме, подправленное озарениями Ветхого Завета, более всего убеждает меня…

Микеланджело отмахнулся.

– Но в основном, - продолжил адмирал, - остановился бы на слове "вера", прозвучавшем в вашем вопросе, которое, несомненно, является указанием на истинную причину вашего нежелания возвращаться в Рим.

Неправильное лицо Микеланджело скривилось в отдаленном подобии улыбки.

– Как и ваша клятва "всеми богами", адмирал.

Солово ответил привычной гримасой, пародирующей удовлетворение.

– Действительно, - подтвердил он.

– Мне следовало бы догадаться заранее, - проговорил Микеланджело в рассеянности, переламывая небольшую булочку и отправляя в рот мягкий хлеб. - В проекте гробницы Юлия было так много намеков. Его святейшество практически раскрывал передо мной секрет…

– Сомневаюсь, - произнес адмирал весьма неторопливо, чтобы избежать всякого непонимания. - Вы наделены тонким, изворотливым и живым умом. Папа Юлий тоже таков, когда трезв и спокоен, однако он полагает, что лишь ему одному присущи эти качества. Ведь начинаешь с нетерпимости к глупцам, а заканчиваешь, считая всех людей дураками. Видите ли, обычно секрет передается от папы к папе и еще весьма немногим избранным, и до сих пор их мудрости и скромности хватало, чтобы разборчиво относиться к делу.

– Даже когда папой избрали Борджиа? - воскликнул Микеланджело.

– Родриго Борджиа, то есть Александр VI, был способен на здравый смысл и добродетель, - вступился за папу Солово, - хотя и считал мир местом для таких игр, что редко находил возможность проявить то или другое. Но тем не менее он был достоин доверия. Даже Чезаре не воспользовался информацией в своих интересах.

Микеланджело явно был под впечатлением.

– И это было мудро, - продолжил адмирал, - поскольку самовольное и всеобщее употребление знаний может привести к одному лишь итогу. Мать наша, Римско-католическая церковь, - сколько бы мы ни насмехались и ни пренебрегали ею, как делаем это по отношению к своим земным матерям, - не может терпеть только тогда, когда дети принимаются без уважения рыться в ее прошлом. Вы понимаете меня?

– А другие… те, кто иногда добирался до истины, - проговорил Микеланджело, облекая то, что и без того уже знал, в форму вопроса, - их убивали, так?

– Конечно, - ответил Солово. - Как же иначе? Времена ныне далеко не мягкие. Даже в евангелии любви встречается определенная мера грубости.

– Я должен был догадаться! - отрезал Микеланджело, тревога его описала полный круг. - Когда он призвал меня в прошлом году и показал планы собора св.Петра, я должен был что-то понять.

Движением руки адмирал выразил ничего не значащую симпатию.

– …титаническая мраморная гробница, - бурлил Микеланджело, свидетельство его воображаемого величия… Это я могу понять. Но он хотел большего. Она являла пощечину всему благопристойному. Более того, внешний вид ее полностью не соответствовал христианским нормам. Хуже того, она мне понравилась!

– По какой же причине вы приняли этот заказ? - осведомился адмирал.

– О, - меня привлекла просто чудовищность этого замысла. Участвуя в воплощении его в жизнь, я разделю и бессмертие с будущим обитателем гробницы. Потрясенный мир не забудет создателя мавзолея Юлия. А жажда славы - вот мое единственное, непреходящее желание.