Герман Подкупняк - Поиск-85: Приключения. Фантастика

Выстрелить в Коробова Вадим не успел. Ворвавшийся в комнату Струнин в сильном прыжке успел перехватить его руку и ударить в челюсть. Пуля с визгом вонзилась в верхний переплет окна, а нокаутированный Вадим громко стукнулся затылком об пол.

Коробов рухнул на колени подле безжизненно лежащей на полу дочери.

Задыхаясь, но перемахивая сразу через три ступеньки, бежал наверх Захаренко.

Когда раненую Вику вместе с отцом увезли в госпиталь, Струнин за шиворот поднял Вадима с пола и усадил на стул. Тот обеими руками держался за распухшую челюсть и отводил в сторону взгляд.

Тимофей Струнин вынул из его пистолета обойму и вылущил в ладонь патроны. Затем достал из кармана гимнастерки фотоснимок патрона, найденного в общежитии, и сравнил. Тождество было полное.

— Что же, Вольф, патроны разбрасываете? Неаккуратно для разведчика, — после паузы недобро произнес Струнин.

Вадим болезненно скривил кровоточащую губу, но ничего не ответил. Тогда он битый час ползал по полу в поисках высыпавшихся из разорванной коробки патронов, однако последний патрон так и не нашел. Он наведывался в общежитие еще раз и решил, что патрон завалился в щель между досками.

Струнин поднялся и знаком приказал задержанному следовать к выходу. Впереди неторопливо, загораживая весь проход могучими плечами, спускался по лестнице лейтенант Мигунов. Внизу, в подъезде, широко расставив ноги, стояли Вотинцев и шофер Струнина — Петя.

Прошли недели, и наступил ноябрь сорок второго, двадцать пятая годовщина Октября. Заместителя начальника управления майора госбезопасности Голубева перевели в другую область, и Струнин временно исполнял его обязанности. Работы было много. И в эту ночь он только собрался передохнуть на выстроенных в ряд стульях (диван отдали эвакуированному из Одессы детскому дому), как капитана разбудили.

— Вас требует к телефону комиссар второго ранга Болотников, — сообщил дежурный офицер узла связи.

— Здравствуй, Струнин, — услышал Тимофей в трубке уверенный голос. — Следствие по делу Вольфа закончили?

— Так точно, товарищ комиссар второго ранга. Дело передано в трибунал.

— Добро, — чуть погодя сказал Болотников. — Как чувствует себя Коробов?

— Работает, товарищ комиссар. По той же технике.

— Строгача-то ему хоть влепили за малодушие?

— Нет, товарищ комиссар. Решили, что и так достаточно наказан. У него дочь в этой истории едва не погибла.

— Да? — удивленно бросил Болотников. — А сейчас что с ней?

— Сейчас нормально. Выздоравливает.

— Понял, — после недолгого молчания ответили из Москвы. — Ну, а вообще, как у вас там, в глубоком тылу?

— В тылу все спокойно. Ничего чрезвычайного пока нет. Ведем текущие расследования…

— Вам привет от Алексея, он уже отбыл по назначению. А вы будьте начеку, ребята, — сказал Болотников. — Идет война, будь она трижды проклята. Приказом по наркомату за ликвидацию вражеской агентуры Вотинцеву, Мигунову, Дымову и Румянцеву объявлена благодарность. Тебе присвоено очередное звание.

— Служим Советскому Союзу, товарищ комиссар второго ранга.

«Бог ты мой, — забыв опустить на рычаг трубку, думал Струнин. — Значит, ты жив-здоров, Лешка Радомский! Впереди нас идешь, друг, и тебе, конечно, чертов лингвист, много труднее…»

Эпилог

«Юнкерс-87» не вышел из глубокого пике, задетый разрывами своих же бомб, и врезался в землю метрах в пятидесяти от командного пункта артиллерийской бригады.

Когда Кочубей с трудом разлепил тяжелые веки и понял, что жив, то очень удивился. Немыслимая тишина стояла вокруг, и небо в проломе блиндажа казалось написанным акварелью.

Прямо перед глазами комбрига болталась телефонная трубка, и он с недоумением посмотрел на нее. Как ни странно, связь до сих пор не повредило, и из трубки рвался хриплый голос командующего армией:

— Кочубей! Голубчик. Я — «Первый», я — «Первый»! Еще немного, Кочубей! Идем на выручку! Продержись малость! Кочубей!

Полковник, не слыша, отвел трубку в сторону, выполз наружу и поднялся над бруствером. Стереотруба валялась кверху треногой, да и в ней сейчас не было нужды. Прямо перед глазами горело поле. Над головой сновали немецкие самолеты, оставляя на земле столбы багрово-черных взрывов, а комбриг еще раз изумился тому, до чего же сейчас тихо, и понял, что оглох. Он было решил, что бой кончился, немцы отошли, и хотел на миг прилечь, чтобы успокоить гудящую голову… Но вдруг увидел неподалеку редкие вспышки огня и понял, что это стреляет батарея, прикрывающая КП с фланга.

Кочубей с усилием поднялся с колен и, шатаясь, побрел к своей последней огневой позиции.

В воздухе густо пахло окалиной, бензином, горелым маслом. Запоздавшая немецкая авиация, злобно терзающая и без того искромсанную землю, уже ничем не могла помочь атаке своих полевых частей. Догоравшие остовы танков застилали все поле, и Кочубей выругал себя за то, что сидел на КП, когда передовой полк принимал первый, самый жестокий удар гитлеровцев.

Полковник тяжело шагал по полю, обходя догорающие немецкие танки, и старался не смотреть на обугленные трупы танкистов.

Кочубей не знал, да и не мог еще знать того, что его 112-я бригада совершила подвиг в масштабах фронта, задержав на шесть часов танковые соединения Манштейна, рвавшиеся на выручку Паулюсу. Сутки назад это направление еще не считалось танкоопасным, пока наша авиаразведка, несмотря на висевшую над землей низкую облачность, не обнаружила движение танковых колонн противника. Находящаяся в резерве командующего 112-я противотанковая артбригада была спешно и скрытно переброшена навстречу врагу. Хорошо замаскировав огневые позиции, артиллеристы Кочубея встретили уверенно идущие танки внезапным и губительным огнем.

Фельдмаршал Манштейн не стал обходить полосу, прикрытую русской артиллерией. Он хорошо понимал, чего может стоить один потерянный час.

Когда полковник добрался до батареи, она уже молчала. А с той стороны опять быстро шли танки. Их грязно-серые силуэты бесшумными тенями неслись на оглохшего комбрига. И только сквозь подошвы сапог чувствовал он, как дрожит земля…

Одна-единственная «сорокапятка» с разорванным щитом еще смотрела тонким стволом, в сторону врага, и Кочубей, отрешенно оглядевшись, поднял с земли снаряд и дослал в казенник.

Головной танк, видимо, командирский, спешил больше других, и Кочубей выжидал, решив, стрелять только в упор. Заряжать пушку вторично у него не было ни времени, ни сил. Когда стальную махину и махонькое по сравнению с ней орудие разделяло не больше десятка метров, комбриг дернул спуск. Танк вздыбился гусеницами и, уже бесполезно угрожая обрубком пушки, окутался густым коричневым дымом.