Дальней дороги - Владимир Дмитриевич Михайлов
— Я часто думаю: не было ли это ошибкой? Этот самый первый отпуск.
— Сейчас легко судить себя. Но тогда даже со стороны было видно, каково тебе. Ты улетела на Землю, а мы двинулись дальше…
— Я еще не успела долететь до Земли, — сказала Елена, — как поняла, что не надо было уходить. Меня тянуло назад не меньше, чем из Дальней тянуло на Землю. Я высидела на планете полгода — через силу, стиснув зубы, честное слово. А потом вернулась.
— Да. И повторилось то же самое. Прошло не помню сколько месяцев — и тебе пришлось лететь на Землю опять.
Елена промолчала.
— Для любого другого этого хватило бы: обратный путь в Дальнюю разведку оказался бы для него закрыт. Но никто из нас не хотел расставаться с тобой. Мы ведь все переживали то же самое, только, видимо, не так сильно…
— Или вы сами оказались сильнее…
Волгин и сам думал так, но не хотел говорить этого вслух.
— Может быть, не знаю… Вероятно, да. Но мы старались сделать так, чтобы ты привыкла, чтобы избавилась от этой страшной тоски по Земле, которую, быть может, можно назвать и страхом перед бесконечностью пространства, перед множеством миров…
— Наверное, можно сказать и так.
— Это все равно. И это повторялось не два, не три раза. И мы не противились. Но однажды ты не вернулась сама, а Дальняя разведка уходила все дальше. Теперь это кажется немного смешным, но тогда достигнутое представлялось громадным.
— И я завидовала вам. А не вернулась потому, что поняла — бесполезно. Я не смогу преодолеть себя.
— И осталась на Земле.
— С тех пор я не вылетала даже на Луну. Земля не так уж мала, на ней достаточно места и занятий, — так казалось мне. Но столько лет прошло…
Елена внезапно умолкла, словно спазма перехватила ей горло. За нее закончил Волгин:
— Да, прошло много лет, и ты не нашла своего места, не нашла себе занятия. Не нашла и до сего дня. Так? Какие-то ветры, как сухой лист, гонят тебя по планете и нигде не разрешают остаться надолго…
— Хватит, Волгин, — сказала Елена. — Хватит. Мне не очень легко разговаривать об этом, и я не вижу смысла…
— Смысл есть, в том-то и дело, — сказал Волгин. — Ты ведь согласишься с тем, что мы не только сами должны учиться на своих ошибках, но и учить других; своих детей — прежде всего?
— Трудно было бы возразить. Но при чем тут…
— Слушай, Елена, — сказал Волгин, привстав и перегнувшись через стол, чтобы оказаться как можно ближе к ней. — Слушай, Ленка… Ты ведь не хочешь, чтобы этот — тот, кто у тебя будет, — пережил то же, что ты, чтобы и он — или она, все равно — всю жизнь не мог найти свое дело?
— Разве в этом главное? Я-то свое дело нашла, я только не смогла его делать, вот в чем причина…
— Ну пусть так. Ты ведь не станешь желать, чтобы и его постигла такая же судьба?
Она зябко повела плечами.
— Нет, не приведи… Об этом мне страшно и подумать.
— Но гарантировать, что так не получится, ты не можешь.
— Как будто ты можешь, — слабо усмехнулась она.
— Я могу, — сказал Волгин, распрямляясь. — Вот именно, что я — могу.
Елена молчала, недоверчиво глядя на него.
— Тут, понимаешь ли, открываются такие возможности, такие перспективы… Человек будет устремлен туда, в пространство, с самого начала. Он… Погоди, я лучше объясню тебе все по порядку…
Он отодвинул стул и стал расхаживать по комнате, объясняя и растолковывая, крича и размахивая для убедительности руками. Волгин знал, что ему удается передать другим свою убежденность — тогда, когда она у него есть; но он знал еще и то, что убежденность, если даже вначале ее не хватало, приходила к нему именно в процессе разговора, в процессе убеждения других: прежде всего он как бы убеждал сам себя, другие же были свидетелями этого процесса и, раньше или позже, проникались его мыслями сами. Однако сейчас ему не требовалось доказывать что-то себе, и тем убедительнее казались его аргументы. Елена слушала, глядя куда-то вверх, словно не хотела, чтобы слова связывались в сознании с образом Волгина, а существовали бы лишь сами по себе: тогда к оценке их не примешивалась симпатия или антипатия, любое из чувств, которые она могла питать к говорящему.
Наконец он кончил объяснять; наступила пауза, Волгин все еще расхаживал по комнате, но все медленнее, точно гася инерцию, приобретенную во время длинного монолога.
— Это ты… сам придумал? — наконец медленно спросила она.
— Моя идея. И разработкой руководил я сам, конечно. Но вообще много народу работало: целый институт.
— Ты молодец, — искренне сказала она. — Честное слово, ты молодец, и я тебе просто завидую.
— Да ну, что там, — сказал он.
— Нет, я от души тебя поздравляю. Действительно, тебе удалось сделать много. И еще потому завидую, что тебя Земля не выбила из правильного ритма.
Она помолчала.
— Откровенно говоря, тогда… тогда я не ожидала от тебя такого.
— Да нет, — дурашливо сказал Волгин, — мы всегда рады стараться. Значит, получилось, ты считаешь?
— Без сомнения.
— Ну и чудесно. Значит, завтра экспериментируем.
Он произнес это как бы между прочим, как говорят о вещи, которая сама собой разумеется и не заслуживает специальных разговоров. Елена приподняла брови, потом улыбнулась.
— Ты все такой же хитрец, Волгин.
— Разве? — удивился он, весело улыбаясь и как бы показывая этим, что серьезный разговор окончен, и все, что будет сказано впредь, следует воспринимать, лишь как шутку. Зато Елена перестала улыбаться.
— Ты хитер, — сказала она убежденно. — Потому что на самом деле ты отлично понимаешь, что признать твой успех — одно, а согласиться на твое предложение — совсем другое.
— Пусть. Но ты ведь согласилась, — сказал он, также перестав улыбаться.
— Тогда напомни, в какой момент это произошло. Напомни, потому что я, откровенно говоря, этого не припоминаю.
— Ну здравствуйте, — сказал он обиженно. — Ты все время слушала и кивала…
— Мне жаль было тебя прерывать. Ты рассказывал очень интересно, как и всегда… Но что касается меня…
— Погоди, — торопливо прервал Волгин. — Погоди. Наверное, ты не до конца поняла. Я тебе гарантирую — я гарантирую, понимаешь? — что твоему ребенку, стоит ему лишь вырасти, легко удастся сделать то, что не удалось тебе. Он будет чувствовать себя как дома там, где ты так и не смогла удержаться. Он пройдет по Вселенной…
— Нет, — сказала Елена. — Все это я поняла.
— Тогда в чем же
