Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
– Это зависит от взгляда на проблему.
– Но вы же сами говорили, что они любят мечтать. Означает ли это, что они действительно могут и даже задумываются о будущем?
– Наверное. Не более чем бык, доедая вязанку сена.
– Хорошо сказано, – улыбнулся Галланд. – Наши противники, отступая, часто поджигают и взрывают самые лучшие здания в своих городах. Это рушит все слухи о их мнимом интеллекте. Но мы им не препятствуем. Ни исторические, ни эстетические соображения, когда речь идет о наших врагах, не должны играть никакой роли.
– Хотите узнать, почему я показываю вам именно эти экземпляры?
– Разумеется.
Значит, капо Гном говорил правду, подумал Семен.
Он понимал разговор штурмбаннфюрера и его гостя, и это наполняло его ужасной беспомощностью. Ну, Цусима, ладно. Ну, холодное поле под Елисаветградом, тоже ладно. И парижские мясники. А потом Соловки тихие. И тяжкий ледовый поход «Пижмы», это пусть. Но ведь из этого выходит, что всю жизнь я только и делал, что тонул, убегал, стрелял, прятался. Даже детство, проведенное в деревне Гнилой Брод, ничем, кроме бледных газовых языков пламени над замерзшими болотами, не запомнилось. Мы правильно сделали, убив капо Гнома. Он сказал, что хранил (якобы) шоколад для нашего побега. Он сказал, что укажет нам тайный выход из форта. Он сказал, что сам он уже несколько раз выбирался за пределы форта, но боялся уйти один, а теперь втроем мы отлично справимся, так он сказал нам.
Может, думал, что мы поверим.
Неужели мы правда так похожи на недочеловеков?
– Взгляните, – дошел до него ровный голос штурмбаннфюрера. – Я получил этот снимок с восточных территорий. Это бывший советский город Вязьма. – Штурмбаннфюрер с чувством процитировал подпись: – «Это был когда-то советский город. Снимок достоин внимания. Как могильные памятники торчат на зимнем пейзаже трубы сожженных деревянных домов. Пощаженные огнем массивные каменные стены, словно призраки, возвышаются среди бесконечной дали». Не правда ли, сказано поэтично.
– В высшей степени, – согласился Галланд.
– А это латки, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – Посмотрите. Я собрал очень недурную коллекцию. Латками у нас называют специальные нашивки для недочеловеков. Видите, белый четырехугольник с желтым кружком и буква «J» в центре? А вот синяя нарукавная с белой шестиконечной звездой. А вот желтая с черным кружком и со словом «Jude» в центре. А вот просто с шестиконечной звездой. У меня самые разные собраны, – не без самодовольства покивал он. – И красные, и четырехугольные, и круглые. Я собирал их со всех бывших территорий России, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Бельгии, Франции…
Он пальцем поманил Якова и, когда тот подошел, небрежно кивнул одному из офицеров, безмолвно стоявших у входа. Офицер сделал шаг и заученным движением развернул заключенного спиной к штурмбаннфюреру и его гостю. Затем все таким же заученным движением сорвал с него затасканную рубаху:
– О, майн Гот!
Ас не скрыл острого разочарования:
– Такой превосходный материал и так испорчен!
Спину Якова украшала татуировка – рвущийся в небо советский истребитель, мечта всех его юных лет. В компаниях, в которых когда-то вращался Яков, многие мечтали о будущих полетах. Мастер, делавший наколку, изобразил на спине Якова некую идеальную машину. Не тупоносый Ла-5, не длинный, как рыба, «мессершмитт-109», не стремительный «спитфайер» – нет, это не был какой-то конкретный самолет. Это была, скажем так, в высшей степени идеальная машина, и ас застонал от желания сесть за ее штурвал. «Какой превосходный материал! Но кто его так испортил?»
Всю спину Якова покрывали синие, страшные, уже зажившие рубцы.
– Так получилось. Они поддаются только такой дрессировке, – извинился штурмбаннфюрер и осторожно подсказал: – А может, подать это как некую высокую символику? Рвущийся вражеский истребитель и синие рубцы, как удары испепеляющих молний.
Галланд не ответил.
Штурмбаннфюрер щелкнул пальцами.
Семен подошел и сам стянул ветхую рубаху.
– О-о-о! – На это раз восхищению Галланда не было предела. – Вот истинный символ, друг мой! Теперь я вижу, как вы правы. У этих славян и у евреев звериное чутье, они невероятно чувствуют природу женщины. Всего несколько линий. Видите? Это, наверное, египтянка…
И, выдержав паузу, заявил:
– Благодарю вас, Вальтер. От всей души благодарю. Надеюсь, вы отдадите мне этот чудесный экземпляр?
– Можете забирать оба.
– Прекрасно, – покивал ас. – Египтянка… Исхлестанный молниями истребитель… Как красивы будут абажуры, обтянутые кожей недочеловеков. Мягкий свет рабочего кабинета. Как поэтично. «Кто позвал меня? Буря громовых рулад. И орлы, как бывало, кружат в поднебесье…»
– Завтра мы инсценируем побег, – улыбнулся штурмбаннфюрер. – У меня есть горбун, некий капо, преступник, совершенно дикое существо с неуправляемыми инстинктами. – (Он явно еще не знал об убийстве капо.) – На него мы и спишем этих двоих.
– Абажур с изображением египтянки. Рейхсмаршалу это понравится, очень понравится. Кстати, Вальтер, – заинтересовался он, – эти ваши заключенные могут понимать нас? Мне вдруг показалось, что в их глазах…
– Нет-нет, это просто неуправляемые эмоции, – засмеялся штурмбаннфюрер. – Помните, что сказал фюрер тридцатого января тысяча девятьсот тридцать девятого года? «В этот день, отмечающий очередную годовщину прихода нашей партии к власти, я хочу напомнить всем, как часто я выступал пророком, за что меня так же часто осмеивали. В период моей борьбы за власть я сказал, что однажды возглавлю государство и нацию и тогда, наряду со многими другими, раз и навсегда решу еврейскую проблему. Именно грязные евреи первыми встретили мои пророчества смехом. Но их смех, такой громкий некогда, теперь, полагаю, застрял у них в глотке». В высшей степени справедливо, не так ли? Не важно, кто эти существа, стоящие перед нами, мы продолжим нашу беседу за коллекционным французским коньяком.
И кивнул офицеру: уведите.
– Нет, Вальтер, нет. Пусть эта египтянка останется.
Он долго любовался эффектным тату. Несколько линий, всего лишь несколько линий. Но идеальная линия – как волшебная палочка. Чтобы уметь так обращаться с нею, нужен своеобразный гений. Присущ ли он недочеловекам? Длинная лебединая шея, маленький рот, вытянутые стрелками глаза. Конечно, в этом есть нечто упадочническое. Но рейхсмаршалу видней. Он лучше знает, как надо правильно обращаться с такими вот произведениями искусства. Просто красивый уютный абажур. Глубокие вечерние размышления. Нежный уют немецкого дома. Странно, что такие стремительные линии можно нанести, не понимая политики фюрера.
Семен и Яков бежали вечером.
Удивительное спокойствие царило над засыпающими полями.
Потом со стороны моря бесшумно скользнули две стремительные тени.
Случайный воздушный английский патруль принял беглецов
