Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
Ученый горец и профессор успели открыть на «Пижме» трюмы.
Пароход тонул несколько часов. Кто знает, может, спецы (тот же Яков) смогли восстановить рацию и за ними действительно прилетели самолеты из САСШ. Семен был уверен, что кто-то с «Пижмы» спасся. Иначе странно зависал в воздухе неожиданный Указ правительства «Об ужесточении мер в отношении лиц, предпринимающих попытки незаконного перехода границы», появившийся в СССР осенью тридцать четвертого года. Этим Указом за попустительство и беспечность всем близким родственникам тех лиц, что предпринимали такие попытки, полагалось по десять лет строгого заключения с лишением прав и конфискацией имущества.
Значит, кому-то понадобилось заткнуть рты.
Почему бы не тем, кто, может, правда спасся с «Пижмы»?
Семен увидел страшный Указ, когда работал в передвижной Красной яранге, обслуживающей чукчей-оленеводов (чаучу) в заснеженной тундре. Како-мэй! Всякое в мире происходит. В Красной яранге было уютно. Семен сидел близко у очага и внимательно изучал политграмоту по учебнику, выпущенному в Москве центральным партийным издательством.
«У них, у капиталистов, экономический кризис и упадок производства, как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства, – у нас, в СССР, экономический подъем и рост производства во всех отраслях народного хозяйства.
У них, у капиталистов, ухудшение материального положения трудящихся, снижение заработной платы рабочих и рост безработицы, – у нас, в СССР, подъем материального положения трудящихся, повышение заработной платы рабочих и сокращение безработицы.
У них, у капиталистов, рост забастовок и демонстраций, ведущий к потере миллионов рабочих дней, – у нас, в СССР, отсутствие забастовок и рост трудового подъема рабочих и крестьян, дающий нашему строю миллионы добавочных рабочих дней…»
Приезжали бесхитростные чаучу, мышееды, пили чай.
Маньо Семен (большой начальник) доходчиво рассказывал мышеедам о больших вождях Страны Советов. Чаучу кашляли, листали «Политграмоту», радостно тыкали пальцем в картинку: «Какой хороший человек, однако!»
Семен ругался и отбирал книгу: «Меня слушайте!»
Под черно-белой картинкой, изображавшей человека в военном мундире (в одной руке кривая сабля с нанизанной на нее жареной индейкой, в другой – огромный фужер с вином), было написано: «Кровавый Носке». Тонконогий генерал стоял среди множества трупов. Лаконичная подпись под картинкой поясняла: «Германский социал-фашист, кровью заливший восстание рабочих в 1919 году, убийца Розы Люксембург и Карла Либкнехта».
Отвлекая внимание чаучу, Семен показывал портрет бородатого Карла Маркса.
«Како-мэй! – дивились чаучу. – Однако зачем кольцо на шее?»
На шее мирового коммунистического вождя действительно висела золотая цепь с каким-то кольцом. Семен опять сердился: «Меня слушайте!»
В тридцать восьмом году, когда шла поголовная проверка чукотских стойбищ, Семен предъявил нагрянувшим в Красную ярангу чекистам справку, написанную им самим и заверенную его же собственной печатью. В справке указывалось, что носитель ее – совспец культработник Семен Гущин (фамилию изменил, а на имя рука не поднялась) является испытанным борцом за пропаганду советских идеалов.
На всякий случай он даже чекистам прочел лекцию о коммунизме.
«У них, у капиталистов, обострение внутреннего положения и нарастание революционного движения рабочего класса против капиталистического режима, – у нас, в СССР, укрепление внутреннего положения и сплочение миллионных масс рабочего класса вокруг советской власти.
У них, у капиталистов, резкое обострение национального вопроса и рост национально-освободительного движения в Индии и Индокитае, в Индонезии, на Филиппинских островах и так далее, переходящий в национальную войну, – у нас, в СССР, укрепление основ национального братства, обеспеченный национальный мир и сплочение миллионных масс народов СССР вокруг советской власти…»
Семен прочел эту свою лекцию так вдохновенно, что на суровых скулах сотрудников НКВД весело заиграл кровавый отблеск великих зорь. Они подтвердили справку еще одной дополнительной справкой, по которой позже, перед самой войной, уже покинув Чукотку, Семен получил самый настоящий паспорт. В Москве, правда, остаться не захотел, побоялся однажды встретить на улице Семена Михайловича Буденного. Понимал, что ходят они по разным улицам, но все равно побоялся, перебрался в Смоленск, где в самые первые дни войны его записали в народное ополчение, почти полностью расстрелянное на голом огромном поле вдруг налетевшими откуда-то фашистскими истребителями. Фашисты даже бомб не кидали, просто заходили стрекочущими, украшенными черными крестами парами со стороны солнца и расстреливали мечущихся людей из пулеметов.
«Евреи стали совсем глупые, – плакал в ночи Яков, растирая по щекам слезы. – Мой отец прятался в подвале. Ему было за шестьдесят. – (Значит, это не тот Яков, отметил про себя Семен.) – К обеду он заскучал и вылез на улицу. „Почему на наших улицах так тихо и пусто? – спросил он у местного полицая, которого хорошо знал. – Куда все подевались? Где они?“ – „Как это где? – рассердился полицай, он немного сочувствовал отцу Якова. – Всех ваших сейчас расстреливают у ручья за мельницей“. – „И Сара там?“ – „И Сара“. – „И мой брат?“ – „И твой брат“. – „И мои соседи?“ – „Я же говорю, все! Всех туда погнали! – рассердился полицай. – Уходи отсюда, глупый еврей“. – „Так это так получается, что я остался совсем один?“ – „Да, так и получается. Ты теперь совсем один“, – не стал врать полицай. „Ну, тогда я тоже пойду на мельницу“. И пошел… Глупые мы евреи… Все погибнем…»
«Молчи, браток».
Что-то похожее Семен уже слышал.
Ну да, о великой катастрофе, о гибели всех-всех когда-то говорил в твиндечном вонючем трюме парохода «Пижма» профессор Якобы Колечкин, ушедший потом подо льды Северного Ледовитого океана. Правда, профессор имел в виду какой-то страшный астероид, небесное тело. Он говорил, что настоящая катастрофа начнется с появления Царя-Ужаса, но выходило, что Яков тоже прав. Оставить одних старушек – разве это не катастрофа? В лагере ходили слухи, что русские отступили уже за Урал. Правда, для того, чтобы взять Берлин, думал Семен, можно отступить и за Урал. Мы часто отступаем, но потом все равно берем Берлин. По фашистской статистике, русских и евреев уже нет в живых, но Берлин мы все равно возьмем.
Однажды Семена и Якова не погнали на работу.
Заключенные колоннами ушли в поле, а их почему-то оставили в пустых двориках старинного форта, над которым висело теплое летнее небо. Из-за каменных стен сладко пахло скошенной травой. Семен незаметно кивнул Якову, указывая на дворики и переходы, в которых они прежде не бывали. Уходить без разрешения капо было опасно (он бы и не разрешил), но все время есть брюкву тоже опасно.
Заглянув в какой-то проход, они совершенно случайно обнаружили закуток, в котором, похоже, капо Гном хранил рабочий инструмент. Металлическая дверь была приоткрыта, ненавистный капо мог находился в закутке, но они вошли и увидели еще одну дверь, ведущую в подземелье.
– Он там, – чуть
