Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
Очередной случай (опять с поляками) привел всех в уныние.
Яков и Леон (Семен иногда перекидывался с ними словами) работали на кухне, когда на главный двор форта въехал новенький «опель-блиц» начальника лагеря штурмбаннфюрера СС Вальтера Штюрцваге. Сопровождаемый водителем, прямой как трость, штурмбаннфюрер поднялся в Управление, а находчивые поляки воспользовались тем, что ключ зажигания почему-то остался в машине. На пути к свободе оказались только шлагбаум и единственный охранник – невнимательный, кстати.
Схватив кухонные ножи, поляки прыгнули в машину.
Короткий разворот, и «опель-блиц», сбив шлагбаум, выскочил на дорогу, которую никогда за всю ее вековую историю не бомбили и не обстреливали. К сожалению, бензина в баке оказалось мало. На другой день беглецов, прятавшихся в стоге сена, схватили местные крестьяне. Семен видел, как поляков привезли в форт. Говорили, что Леон не выдержал порки, а Якова к вечеру бросили в каземат – умирать. Спина у поляка вспухла, лицо превратилось в кровавую маску. Кое-кто из заключенных протестовал, решив, что в камеру к ним бросили покойника, но капо Гном одним взглядом задавил протесты.
Никто не ожидал, что Яков выживет, но ночью поляк застонал.
Сырая ночная мгла каземата была и без того наполнена вздохами, сонными выкриками измученных спящих людей. Совсем как в твиндеке «Пижмы», только вместо ярких электрических лампочек здесь на весь коридор светил один-единственный тусклый фонарь. Услышав стон несчастного, Семен положил на запекшиеся губы Якова тряпку, напитанную водой, и тихонько шепнул:
– Терпи…
Яков выжил и узнал, что избил его капо Гном.
Теперь главной целью Якова стало обнаружить тайник, в котором ночевал капо.
Ежедневные сельскохозяйственные работы страшно изматывали людей (на поля гоняли пешком), пустая баланда силы не восстанавливала. Иногда грузовик брюквы вываливали прямо на плацу. Есть разрешалось сколько хочешь, и опытные лагерники напрасно отговаривали новеньких – для них счастливое угощение, как правило, заканчивалось кровавым поносом. Сдружившиеся Семен и Яков научились парить брюкву в старой немецкой каске, найденной в глубинах форта. Чтобы понять, каким образом Гном подслушивает разговоры заключенных, они провели тщательное специальное исследование. Впрочем, сквозных трещин в стенах оказалось столько, что замучаешься все прослушивать.
Однажды в лагерь привезли еврейских старушек.
Они были согбенны, морщинисты, скрючены, даже непонятно, как сумели выдержать такую долгую дорогу.
Ночью Семен проснулся от странных звуков.
«Смотри, что они делают, – чуть слышно всхлипывал Яков. – Оставили нам только старушек. Я сам видел. В Минском гетто они выбрали семнадцать пар самых красивых девушек и женщин и построили в отдельную колонну. Они шли по улице оборванные, худые, но такие красивые, что я подумал: даже нелюди могут восхищаться красотой наших девушек и женщин. Но их повели в сторону кладбища, понимаешь? Нас специально выгнали на дорогу, и мы видели, как колонну сперва впустили на кладбище, а потом послышались автоматные очереди. Понимаешь? Они оставили нам только старушек. У них голые головы, добрые сердца, но они уже почти не ходят. Ты сам видел, что у них нет зубов, им всем по сто лет, они скоро умрут, а всех молодых девушек и женщин убили. Всех наших девушек убили. Они были молодые и красивые, но их уже нет, а старушки живут. Вдруг нам только таких старушек и оставят? Вдруг всех наших девушек и женщин убьют и у нас останутся только согбенные старушки с голыми головами? Наверное, немцы хотят, чтобы, потеряв девушек и женщин, мы возненавидели самих себя…»
«Так не может быть, браток», – тоже шепотом ответил Семен.
Ему не понравились эти ночные слезы Якова. Он не хотел, чтобы о слезах поляка узнал горбатый капо Гном. Но Якова вдруг прорвало.
«Они заставляли нас сжигать трупы, – шептал он из темноты. – Мы складывали трупы слой за слоем, а между ними сухие дрова. Квадратом, четыре на четыре. Под дровами специальную яму наполняли бензином. Однажды мы выложили такой штабель сразу из трехсот трупов, и среди них не было ни одной старушки. Одни только молодые женщины и девушки. Чтобы разжечь такой большой костер, немцы взрывали в канале термитную бомбу. Я уже никогда не смогу любить, понимаешь? Для меня все женщины и девушки пахнут только бензином и термитной смесью. Мы стояли вокруг этого костра и лопатами забрасывали обратно в огонь выпадающие части тел. Я все время закрывал глаза, но все видел…»
«Терпи, браток, – повторил Семен. – Пройдет время, и ты многое забудешь».
«Ты так говоришь потому, что не видел такого, – горячо зашептал Яков, размазывая грязные слезы по щекам. – А я видел. Они заставляли евреев ложиться по обе стороны выкопанного рва, животом на землю, так чтобы головы торчали над рвом. За каждым стоял стрелок с винтовкой „98“ с примкнутым штыком. Кончик штыка прижимали к затылкам лежащих, потом стреляли. А мы с лопатами стояли на подхвате… Понимаешь?..»
«Понимаю. Только никому не рассказывай об этом, браток, – еще раз повторил Семен. – Ты, оказывается, не поляк, как я думал, поэтому помалкивай. Радуйся хотя бы тому, что родился евреем, а ведь мог появиться на свет змеей. Пусть все так и дальше думают, что ты поляк».
«Ты меня не выдашь?»
«Я не выдам. Но капо Гнома надо убить».
Иногда он хотел спросить Якова: а кем был твой отец? В тридцать третьем году не он ли спас меня на «Пижме», заявив стрелкам, что я разбираюсь в радиоделе? Что-то неуловимо знакомое проскальзывало в манере Якова произносить слова, в выпирающих скулах, в кудряшках на висках.
Но Семен ни о чем не спрашивал.
Его воротило от любых
