Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Теперь мне, хоть плачь, не выкинуть из головы вот какого соображения: моя судьба накрепко связана с судьбой Леди Лизол. Разделяет нас только бухгалтерская запись в компьютере Взаимно-сберегательного банка. Миф. Фикция, хоть что-либо значащая лишь до тех пор, пока люди, наподобие этих, из «Саут Ориндж Инвестментс», – особенно эти, из «Саут Ориндж Инвестментс», – признают ее чем-либо значимым. На мой взгляд, это просто общественная условность, не более. Вроде обязательной парности носков. Или, иначе сказать, ценности золота. Ведь стоимость золота – тоже продукт общественного согласия, как в детских играх: «Чур, вон то дерево – третья база»! Представьте, что мой телевизор работает, поскольку мы с друзьями считаем его работающим: таким образом можно сидеть перед темным экраном круглыми сутками. Выходит, Леди Лизол виновата лишь в том, что не примкнула к общему соглашению, не разделяет консолидированного мнения остальных. Не соблюдает неписаного договора, лежащего в основе всей нашей жизни. Пустяк? Возможно, но стоит подумать, с какой неизбежностью отказ от признания явно детских, иррациональных условностей ведет к кинетической смерти, к полному ступору… просто мурашки по коже!
Продолжив рассуждения в том же ключе, можно сказать, что Леди Лизол с рождения недостает детского начала. Чересчур взрослая, она не смогла, а может, не захотела играть вместе со всеми. Стихией, овладевшей всей ее жизнью, стали серьезность, сумрак. Такое чувство, будто ей не по силам даже улыбка: в глазах ее неизменно тлеет огонек рассеянной, беспредметной злобы.
Впрочем, это, возможно, тоже своего рода игра – суровая, мрачная, однако ж игра. Игра в войну со всем белым светом, а в таком случае Леди Лизол добилась, чего хотела, пусть даже проигрывает. По крайней мере, если так, ситуация ей понятна: ненавистный мир в лице «Саут Ориндж Инвестментс» вторгся в ее жизнь. Возможно, она даже довольна, рада превращению из полноправной съемщицы в лицо, занимающее жилье незаконно. Возможно, любой из нас втайне стремится ко всему, что с нами ни происходит. Но если так, неужели психотик по собственной воле стремится к кинетической смерти, сам выбирает дорогу в тупик, сам затевает игру, заранее зная, что обречен на проигрыш?
В тот день Эла Ньюкума я не дождался, однако на следующий день он вернулся из Сакраменто и открыл представительство.
– Скажите, жилица из бэ-пятнадцатой еще здесь, или вы ее выселили? – спросил я, заглянув к нему.
– Миссис Арчер? – уточнил Ньюкум, откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед скрещенные ноги. Стрелки на его брючинах, как обычно, просто-таки пугали бритвенной остротой. – Так ведь она съехала еще вчера утром. Жилищное управление Санта-Аны подыскало ей квартиру где-то в районе озера Бристоль. Она обратилась к ним еще пару недель назад.
– И квартира ей по карману? – удивился я.
– Все за их счет. И аренда, и все остальное. Уж не знаю, как ей удалось… словом, признали ее «налогоплательщицей в особо затруднительных обстоятельствах».
– Бог ты мой, – вздохнул я, – кто бы за меня взялся аренду платить!
– Так ведь вы за аренду больше не платите, – напомнил Ньюкум. – Вы-то квартиру в собственность приобрели.
Надеюсь, полет не затянется
Выполнив взлет, корабль, согласно программе, принялся наблюдать за состоянием шестидесяти пассажиров, спавших глубоким сном в крионических капсулах. Один, под номером девять, выдавал сбой: электроэнцефалограмма свидетельствовала об активности мозга.
«А, чтоб тебе», – подумал корабль и, подключив хитроумное гомеостатическое оборудование к входному контуру капсулы, вышел на связь с номером девять.
– Вы на грани бодрствования, – воспользовавшись психотронным каналом, сообщил он. Приводить номер девять в полностью сознательное состояние определенно не стоило: в конце концов, перелет продолжится десять лет.
«Кажется, это мне», – подумал практически бесчувственный, но, к несчастью, вполне способный мыслить номер девятый.
– Где я нахожусь? – откликнулся он. – Темно… не разглядеть ничего.
– На данный момент вы находитесь в неисправной крионической капсуле.
– Тогда почему я тебя слышу? – усомнился номер девятый.
– Я же говорю: капсула неисправна. Неисправна, оттого вы меня и слышите. Вспомните, как вас зовут.
– Виктор Кеммингс. Вытащи меня из этой штуки.
– Мы в полете.
– Тогда в криосон погрузи.
– Минуту.
Умолкнув, корабль принялся осматривать, изучать, прозванивать электронику криокапсулы.
– Попробую, – пообещал он.
Шло время, однако Виктор Кеммингс, ничего не видя, не чувствуя собственного тела, оставался в сознании. Ожидание затянулось.
– Понизь же температуру! – велел он.
Голоса тоже не слышно… может, ему просто пригрезилось, будто он говорит?
Перед глазами замелькали, лавиной хлынули навстречу разноцветные пятна. На сердце потеплело: все эти кляксы очень напоминали детский набор красок – полуживых, движущихся красок, примитивной искусственной формы жизни. Точно такими Кеммингс еще мальчишкой, двести лет тому назад, рисовал в школе…
– Нет, погрузить вас в криосон не удастся, – раздался под черепом голос корабля. – Неисправность слишком сложна: своими силами мне ее не устранить. Положение не исправить. Вам предстоит провести десять лет полета в сознании.
Полуживые краски по-прежнему мчались навстречу, однако охвативший Кеммингса страх придал им жутковатый, зловещий оттенок.
– О Господи, – пробормотал Кеммингс. – Десять лет… десять лет!
Краски сделались еще темнее.
Лежа без движения, парализованный, окруженный гнетущим, хмурым мерцанием цветных пятен, Виктор Кеммингс с надеждой вслушивался в объяснения корабля, излагавшего планы дальнейших действий. Разумеется, планы эти корабль придумал не сам и даже не сам принял решение к ним прибегнуть: просто заложенная в него программа предусматривала возникновение неполадок подобного рода.
– Поступим так, – звучало в голове Кеммингса. – Подвергнем вас принудительной сенсорной стимуляции. Лишение внешних раздражителей в вашем случае крайне опасно. Десять лет в сознании, не испытывая никаких ощущений… со временем ваш разум деградирует настолько, что по прибытии в систему LR4 вы станете овощем. Понимаете, овощем!
– И чем же ты, позволь узнать, собрался меня пичкать? – забеспокоился Кеммингс. – Что у тебя припасено в хранилищах данных? Видеопленки со всеми мыльными операми за последнюю сотню лет? Уж лучше разбуди меня! Хоть по палубам погуляю.
– Во мне нет воздуха, – возразил корабль. – Нет запасов провизии. Не с кем даже поговорить, поскольку все прочие в криосне.
– А ты? – напомнил Кеммингс. – С тобой и поговорить можно, и в шахматы поиграть.
– Не десять же лет кряду! Вы вообще меня слушаете? Я же сказал: на борту нет ни воздуха, ни пищи. Вам придется остаться в капсуле… компромисс не из лучших, однако другого выхода нет. Разговаривать со мной вы можете и сейчас, но подходящей для вас информации в
