Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
– Мартина! – крикнул он во весь голос.
Увы, ответа не последовало. Как будто в доме, кроме него, нет ни души.
«Дом пуст, – подумалось Кеммингсу. – Пуст и вот-вот рассыплется. О, Боже правый…»
Усевшись за кухонный стол, он почувствовал, что под его тяжестью сиденье стула просело, подалось вниз. Слегка, самую малость, однако вполне ощутимо.
Тревога сменилась страхом. Где же Мартина? Куда подевалась?
С этими мыслями Кеммингс вернулся в гостиную.
«Может, просто отлучилась к соседям, приправ одолжить, или масла, или еще чего», – рассуждал он, однако страх креп, набирал силу.
Взглянув на плакат, Кеммингс обомлел. Ни рамки, ни стекла… и края обтрепались!
«Но я же прекрасно помню, как Мартина вставляла его в рамку», – подумал Кеммингс.
Со всех ног бросившись к плакату, он уставился на подарок Рэя во все глаза.
Подпись… подпись автора выцвела так, что почти не разглядеть! Мартина сразу же по получении подарка настояла и на рамке, и на музейном безбликовом стекле, но вот он, плакат – без стекла, без рамки и даже надорван в нескольких местах! Самое ценное, самое дорогое, что у них есть!..
Из глаз сами собой, поразив его едва ли не сильней всего прочего, заструились слезы.
«Мартина исчезла; плакат безнадежно загублен; дом рассыпается в труху; все, что готовилось на плите, как корова языком слизнула… вокруг творится нечто невообразимо ужасное, а я никак не пойму, в чем дело!»
Однако корабль прекрасно понимал все. Внимательно следивший за показателями электроэнцефалограммы Виктора Кеммингса, он сразу же обнаружил нечто неладное. Кривые активности мозга свидетельствовали о волнении, страданиях, муках.
«Так, контур стимуляции пора отключать, иначе и до летального исхода недалеко, – решил корабль. – В чем же изъян? Очевидно, в тревогах, в подспудных страхах, извлеченных со дна его подсознания. Быть может, сигнал слабоват? Попробую, используя тот же источник, усилить заряд. Картина-то, в общем и целом, ясна: наружу вылезли серьезные сублиминальные фобии, однако моей вины тут нет, все дело в его психологическом складе. Попробуем-ка более ранний период жизни. Предшествующий развитию и укоренению невротической тревожности, боязни наказания за собственные инстинктивные импульсы».
Прервав игру на заднем дворе, Виктор пристально наблюдал за угодившей в паучьи тенета пчелой и пауком, аккуратно, заботливо опутывавшим паутиной еще живую добычу.
«Нет, так не годится, – подумал Виктор. – А ну-ка, выручу я пчелу!»
Осторожно вынув обмотанную паучьей нитью пчелу из паутины, он внимательно оглядел ее и начал бережно освобождать от клейкого шелковистого кокона.
Вдруг палец будто огнем обожгло.
«Ужалила! – удивился Виктор. – За что? Я же на волю ее хотел отпустить!»
Вернувшись в дом, он рассказал о происшествии матери, однако мать, смотревшая телевизор, лишь отмахнулась от его жалоб. Ужаленный пчелой палец здорово ныл, но, главное, Виктор никак не мог понять, с чего пчеле вздумалось жалить пришедшего на помощь.
«Больше так делать не буду», – решил он.
– Бактином укус намажь, – проворчала мать, с неохотой оторвавшись от телевизора.
Виктор, не удержавшись, расплакался. Нечестно все это… несправедливо! Обиженный, сбитый с толку, в эту минуту он ненавидел всю мелкую живность на свете. Глупые твари! Ни капли разумения! Ну, если они так, нечего их и жалеть!
Уйдя обратно на двор, он покачался на качелях, покатался с горки, покопался в песочнице, а после пошел в гараж, привлеченный странным шумом, частым хлопаньем вроде стрекота работающего вентилятора, доносившимся изнутри.
В полутьме гаража хлопала крыльями, билась в затянутое частой сеткой оконце посреди задней стены, стараясь вырваться наружу, какая-то мелкая птичка. Внизу ее караулила, прыгала вверх, безуспешно пытаясь изловить птаху, кошка Кеммингсов, Дорки.
Шагнув к кошке, Виктор подхватил ее на руки и поднял к оконцу. Дорки немедленно вскинула передние лапы, вытянула шею, хищно разинула пасть, схватила добычу, вывернулась из его рук и ускользнула наружу с отчаянно бьющейся птицей в зубах, а Виктор помчался в дом.
– Дорки птицу поймала! – сообщил он матери.
– Ах, провалиться ей, этой кошке!
Вооружившись метлой из кухонного чулана, мать Виктора побежала на задний двор, искать Дорки. Однако кошка, не будь дурой, забилась в самую гущу кустов ежевики, куда и метлой не достать.
– Ох, вышвырну я ее из дому, – пригрозила мать.
Тут Виктору и сознаться бы, что это он помог Дорки изловить птицу, однако он лишь молча смотрел, как мать, упорно шуруя метлой в кустах, старается выгнать кошку из укрытия. Тем временем Дорки жадно уплетала добычу: казалось, хруст крохотных, тоненьких косточек слышен даже на улице. Ну и странные же чувства овладели Виктором в этот момент! С одной стороны, ему следовало рассказать о содеянном, с другой же, в таком случае мать наверняка его строго накажет.
«Я больше так не буду», – решил он, почувствовав, как щеки обдало жаром.
А что, если мать обо всем догадается? Что, если у нее есть какой-то секретный способ узнавать о его провинностях? Да нет, вряд ли. Дорки ей рассказать не сможет, птица погибла, и о его грехе никто ничего не узнает. Бояться нечего.
Однако тягостное настроение не отпускало. Тем вечером Виктору даже ужин в горло не полез, и родители это заметили. Решили, что он заболел, померили температуру. Рот он по-прежнему держал на замке, но мать рассказала о пойманной Дорки птице отцу, и оба решили избавиться от кошки. Услышав об этом, сидевший рядом, за столом, Виктор снова расплакался.
– Ладно, – мягко сказал отец, – не станем мы ее прогонять. В конце концов, ловить птиц для кошки – дело вполне естественное.
На следующий день Виктор отправился рыться в песочнице и обломал, оборвал какие-то стебельки, пробившиеся из-под песка на свет, а после услышал от матери, что так делать нехорошо.
Снова оставшись один на заднем дворе, он притащил к песочнице ведерко воды и принялся возводить небольшой холмик из мокрого песка. Постепенно ясное, голубое небо потемнело, нахмурилось. Накрытый тенью, Виктор поднял взгляд. Казалось, его окружает со всех сторон что-то огромное, непонятное, мыслящее, и мысли этой громады Виктор каким-то образом понимал, чувствовал не хуже собственных.
«Это ты, ты виноват в гибели птицы», – отдалось… нет, не в ушах – в голове.
– Знаю, – ответил Виктор, охваченный жгучим желанием умереть. Умереть взамен птицы, а птица пускай останется жить, пускай себе хлопает крыльями о затянутое сеткой оконце в задней стене гаража.
«А ведь птице хотелось летать, клевать червячков, жить», – продолжало незримое, громадное нечто.
– Хотелось, – жалобно согласился Виктор.
«Никогда. Никогда больше так не делай», – раздалось в голове.
– Простите, – пролепетал Виктор, хлюпая носом.
«Ну и неврозов же у него, – подумал корабль. – Не
