Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Корабль погрузился в раздумья.
«А может, я совершаю ошибку, взяв выбор периода на себя? Пускай выбирает воспоминания сам: возможно, так оно будет вернее. Конечно, тогда в дело вмешается элемент фантазии, а это, как правило, скорее помеха, чем помощь, но все же… Э-э, ладно. Попробуем снова тот сегмент, касающийся его первого брака. Мартину он любил сильно. Возможно, на сей раз, если поднять интенсивность воспоминаний уровнем выше, фактор энтропии удастся устранить. Что произошло во время первой попытки? Тончайшее искажение сохраненного памятью мира завершилось распадом всей его структуры. Следовательно, искажения необходимо уравновесить увеличением интенсивности. Да. Так и поступим».
– Как по-твоему, подпись вправду поставлена Гилбертом Шелтоном собственноручно? – задумчиво проговорила Мартина.
Стоя со скрещенными на груди руками посреди гостиной, перед красочным, ярким плакатом, она слегка покачивалась взад-вперед, будто бы в поисках наилучшего угла зрения.
– Ведь автограф могли и подделать, – продолжала она. – К примеру, кто-нибудь из посредников… хоть при жизни Шелтона, хоть после.
– А сертификат подлинности на что? – напомнил ей Виктор Кеммингс.
– О да, действительно! – с лучезарной улыбкой воскликнула жена. – Сертификат, врученный нам Рэем вместе с плакатом. Но что, если сертификат тоже липовый? Нужен еще один, удостоверяющий подлинность первого!
Рассмеявшись, она отошла от плаката.
– Если уж на то пошло, – хмыкнул Кеммингс, – нам нужно держать здесь, под боком, самого Гилберта Шелтона: пусть лично удостоверяет, что подпись поставлена им.
– А если он сам не помнит, расписывался ли на этом плакате? Знаешь историю про человека, принесшего Пикассо картину Пикассо и спросившего, настоящая ли она? Пикассо немедленно расписался на ней и ответил: «Теперь настоящая».
Обняв Кеммингса, Мартина привстала на цыпочки и чмокнула мужа в щеку.
– Конечно, автограф настоящий, – успокоила она Виктора. – Ведь Рэй бы не стал нам к свадьбе подделку дарить. Он как-никак искусствовед, один из крупнейших специалистов по контркультуре двадцатого века. Кстати, ты в курсе, что у него есть настоящий пакетик шмали? Сохранился под…
– Рэй мертв, – оборвал ее Виктор.
Мартина в изумлении округлила глаза.
– Что?! Что с ним стряслось? Мы ведь виделись с ним…
– Рэй два года как мертв, – продолжал Кеммингс, – а все из-за меня: это же я, выпив, сел за руль прокатной машины и… да, выкрутился, в полицейские протоколы не попал, однако вина-то за мной!
– Рэй жив и живет на Марсе! – выпалила Мартина, не сводя с него глаз.
– Да, я-то знаю… знаю, что виноват. Только тебе не рассказывал. Никому не рассказывал, ни единой живой душе. И сам все это время казнюсь. Не нарочно ведь вышло… увидел, как она бьется о сетку в окне, а Дорки никак до нее не допрыгнуть, поднял Дорки, а та невесть с чего – цап…
– Так, Виктор, присядь, – велела Мартина, подхватив его под руку и едва ли не силой усадив в глубокое мягкое кресло. – С тобой что-то неладно.
– Еще бы, – подтвердил Кеммингс. – Жутко, жутко неладно. Я ж виноват… чужую жизнь, драгоценную жизнь загубил, и сделанного не воротишь, как теперь ни жалей. Хотелось бы все исправить, да невозможно!
– Позвони Рэю, – помолчав, посоветовала Мартина.
– Но кошка же…
– Какая кошка?
– Вон та, – пояснил Кеммингс, ткнув пальцем в сторону дальней стены. – С плаката. На коленях у Толстого Фредди. Это и есть Дорки. Дорки, загрызшая Рэя.
В гостиной воцарилась мертвая тишина.
– Мне голос все объяснил, – нарушил молчание Кеммингс. – Сам Господь Бог. Я этого тогда не понял, однако Господь увидел совершённое мной преступление. Убийство. И теперь никогда, ни за что меня не простит.
Жена взирала на него, словно в оцепенении.
– Господь – он видит все, что ни сделай, – продолжал Кеммингс. – Видит даже упавшего воробья… только в моем случае воробей не упал. Схватили его. Сцапали в воздухе и разорвали. Теперь Господь карает меня за содеянное, рвет на части наш дом – по сути, рвет мое тело. Надо было перед покупкой с кем-нибудь из строительных подрядчиков проконсультироваться, полный осмотр дома выполнить… Проклятье, он же разваливается на глазах! Максимум год, и от него не останется даже следа. Не веришь?
– Я… я, – сбивчиво залепетала Мартина.
– Гляди.
Вскинув руки, Кеммингс потянулся к потолку, поднялся, выпрямился, однако до потолка достать не смог. Тогда он шагнул к стене, секунду-другую помедлил и без труда, без усилий проткнул стену кулаком.
Мартина пронзительно завизжала.
Корабль в тот же миг прервал стимуляцию памяти, но… Увы, исправить нанесенный ущерб это уже не могло.
«Похоже, он намертво сплел все свои детские страхи, все угрызения совести воедино. В единую сеть, – рассудил корабль. – Преподнести ему на блюдце радостные воспоминания мне не под силу: он тут же все портит, сколь бы приятными ни были изначальные впечатления сами по себе. М-да, положеньице… серьезнее не придумаешь. Симптомы психоза уже налицо, а полет только-только начался; лететь еще годы и годы».
Неторопливо, всесторонне обдумав сложившуюся ситуацию, корабль решил связаться с Виктором Кеммингсом еще разок.
– Мистер Кеммингс, – заговорил он.
– Прошу прощения, – откликнулся Кеммингс. – Я вовсе не хотел запороть твои сенсорные стимуляции. Ты все сделал как надо, но я…
– Минутку, минутку, – прервал его корабль, – для психологических реконструкций я совершенно не приспособлен. Я – всего лишь простая машина, не более. Скажите, чего вам действительно хочется? Где именно хотелось бы оказаться? Чем заняться хотелось бы?
– Долететь до конечного пункта, – ответил Кеммингс. – Завершить перелет… и как можно скорее.
«А-а, вот оно что! – осенило корабль. – А ведь это, пожалуй, выход!»
Криокапсулы одна за другой завершили рабочий цикл. Пассажиры – и среди них Виктор Кеммингс – один за другим ожили, пробудились от десятилетнего сна. Сильнее всего Виктора поразило полное отсутствие ощущения долгого перелета. Вот он поднялся на борт, улегся, почувствовал, как его накрывает мембраной, как падает температура…
…И вот, уже стоит на наружной, разгрузочной платформе корабля, во все глаза разглядывает пышную зелень новой планеты.
«Ну, здравствуй, LR4-6, – подумалось ему. – Здравствуй, колониальный мир… я прибыл. Прилетел, чтобы начать здесь новую жизнь».
– Вид обнадеживающий, – заметила грузно сложенная женщина, остановившаяся рядом.
– Это верно, – согласился Кеммингс.
Казалось, новизна окружения нахлынула со всех сторон, возвещая начало совсем другой жизни, куда лучше той, которую он вел вот уж две сотни лет.
«Новый человек на
